Улыбнись мне, Себастьян. Часть 1
Раздел: Фэндом → Категория: Темный дворецкий
Часть 1
Ты больше не улыбаешься, Себастьян. Уже много лет мы вместе странствуем по миру, неразлучные во веки веков господин и его идеальный дворецкий. Ты все также совершенен во всем, мне даже не к чему придраться, хотя это порядком разнообразило бы нашу скучную жизнь, но взгляд твой давно потух, как будто ты до сих пор носишь траур по моей, едва не ставшей твоей душе. Неужели тебе настолько в тягость служить мне теперь? Быть связанным со мной контрактом навечно, пусть даже не имея возможности получить заслуженную награду? Но не ты ли говорил, что доля собаки, посаженной на цепь, может быть гораздо лучше доли бешенного пса, не знающего чести и верности?
Я знаю, ты любил… не самое подходящее слово, в нашей ситуации оно звучит как-то пошло, это не любовь, это нечто другое, не то, что обычно вкладывают в его значение. Ты привязался к нему, как привязался к той бродячей кошке, которую кормил на заднем дворе моего поместья. Можно сказать, что ты ее даже любил, впрочем, как и всякую кошку, попадавшую в поле твоего зрения. Ладно, остановимся все-таки на этом, пусть и не совсем правильном слове.
Ты любил мальчика Сиэля, любил его душу, сильную и яркую, возможно, под стать твоей собственной, любил купать его, одевать, кормить сладостями, защищать его. Любил его за его слабости, которых он стыдился и нехотя показывал лишь тебе одному, за его отчаянную смелость перед лицом опасности и перед тобой – своим демоном-дворецким, который, согласно контракту, защищал его, но, исполнив который, непременно должен был убить своего хозяина и поглотить его душу, за его жестокие решения, необходимые и дававшиеся маленькому графу неимоверно дорогой ценой, о которой знали только вы оба, знали и молчали.
Почему ты не можешь полюбить Сиэля-демона, который не любит – хотя как можно тебя не любить? Тебя не за что не любить, в этом Грель был прав, - но который привык к тебе уже настолько, что не всегда воспринимает себя отдельно от тебя, и который хочет, чтобы ты был счастлив? Или ты все еще сожалеешь, что не убил меня? Моя смерть сделала бы тебя счастливым? Сытым и довольным – на какое-то время, но не счастливым. И ты это знаешь.
Улыбнись мне, Себастьян, улыбнись, словно ничего не изменилось. Улыбнись, как улыбался Сиэлю-человеку, принимая его очередной приказ или выслушивая его высокопарную отповедь, вызывающую улыбку уже потому, что ее произносит ребенок, отвечая на все улыбкой – лукавой, изгибающей, точно лук персидского царя, твои губы, губы прирожденного лжеца, как сказал бы, наверное, Оскар Уайльд, который не вправе солгать своему господину, и такой подчас обезоруживающей, с проблеском адского пламени в глазах, танцующего вальс за рубиновой роговицей, когда ты шутишь, и бушующего, точно смерч, если тебя вывести из себя.
Улыбнись мне как всегда улыбался, Себастьян. Я могу, конечно, приказать тебе, но не хочу. Мне нужна ироничная улыбка гордого демона, который меня всегда подначивал, каждый разговор с которым был похож одновременно и на грациозный танец, на последнюю дуэль, а не вымученная улыбка покорного раба, каким я вижу тебя все последнее время.
Обреченность – вот что я вижу на твоем лице, обреченность и отчаянье, а еще чаще – полное равнодушие, за которым, как за надежной стеной, ты прячешь свое презрение или еще что-нибудь похуже. Ты хороший актер, ты никогда не давал и не даешь мне почувствовать твое ко мне отношение, но сейчас ты уже не в силах совладать со своими эмоциями, вернее – с отсутствием таковых вообще. Все никак не смиришься с потерей? Но как бы ты не терзал себя, ничего уже не изменится, Себастьян, и ты это знаешь даже лучше меня. Даже если мы возобновим исполнение ритуала с переодеванием по утрам и чаепитием, с которых начинался каждый новый день в поместье Фантомхайв и от которого мы по обоюдному согласию отказались, не видя в нем необходимости теперь.
Улыбнись мне, Себастьян, я все тот же Сиэль, что и раньше, только теперь чувствую все иначе, острее и ярче, чувствую тебя, чувствую твою боль… Почему тебе так больно? Сперва я думал, ты расстроился из-за испорченного ужина (столько усилий – и все в пустую) - ты же всегда говорил, что воспринимаешь меня только как закуску, - что ты злишься на самого себя за… за что, что позволил Клоду украсть мою душу, а потом и тело? за что, что не предотвратил сделку между Алоисом и Ханой? за то, что не убил меня в момент перерождения? за то, что не нашел способа разорвать наш контракт, заключенный на таких невыгодных для тебя теперь условиях? Но время идет, а эта боль день ото дня становится все сильнее. Не могу ее не чувствовать: она проникает в меня с каждым твоим взглядом, с каждым произнесенным тобой словом, как бы повторяя слова Ханы, что для тебя я теперь мертв. Я и чувствую себя мертвым рядом с тобой таким, какой ты есть сейчас. Меня не надо оплакивать, Себастьян. Я жив! Жив, слышишь ты, сентиментальный демон! И я не хочу тебя мучить, не хочу!
- Господин?
Ты здесь? Интересно, давно ли? Стоишь напротив прямой, как струна, в глаза не смотришь, словно провинился в чем-то. У тебя все время теперь виноватый вид. Мне пожалеть тебя?
- Я тебя не звал.
- Прошу прощения, господин, - кланяешься. – Мне, должно быть, показалось.
Еще поклон. Ты что же, упиваешься своим страданием?
- Улыбнись мне, Себастьян.
- Это приказ? – уточняешь ты, поднимая на меня глаза.
- Пока еще просьба.
Чуть хмуришься прежде чем ответить.
- Кто как ни дворецкий… - начинаешь ты, опускаясь на одно колено.
- Прекрати! Ты просто смешон, Себастьян. Уходи и не смей больше меня беспокоить.
- Как прикажете, господин, - очередной поклон, и ты исчезаешь.
Ты больше не улыбаешься, Себастьян. Уже много лет мы вместе странствуем по миру, неразлучные во веки веков господин и его идеальный дворецкий. Ты все также совершенен во всем, мне даже не к чему придраться, хотя это порядком разнообразило бы нашу скучную жизнь, но взгляд твой давно потух, как будто ты до сих пор носишь траур по моей, едва не ставшей твоей душе. Неужели тебе настолько в тягость служить мне теперь? Быть связанным со мной контрактом навечно, пусть даже не имея возможности получить заслуженную награду? Но не ты ли говорил, что доля собаки, посаженной на цепь, может быть гораздо лучше доли бешенного пса, не знающего чести и верности?
Я знаю, ты любил… не самое подходящее слово, в нашей ситуации оно звучит как-то пошло, это не любовь, это нечто другое, не то, что обычно вкладывают в его значение. Ты привязался к нему, как привязался к той бродячей кошке, которую кормил на заднем дворе моего поместья. Можно сказать, что ты ее даже любил, впрочем, как и всякую кошку, попадавшую в поле твоего зрения. Ладно, остановимся все-таки на этом, пусть и не совсем правильном слове.
Ты любил мальчика Сиэля, любил его душу, сильную и яркую, возможно, под стать твоей собственной, любил купать его, одевать, кормить сладостями, защищать его. Любил его за его слабости, которых он стыдился и нехотя показывал лишь тебе одному, за его отчаянную смелость перед лицом опасности и перед тобой – своим демоном-дворецким, который, согласно контракту, защищал его, но, исполнив который, непременно должен был убить своего хозяина и поглотить его душу, за его жестокие решения, необходимые и дававшиеся маленькому графу неимоверно дорогой ценой, о которой знали только вы оба, знали и молчали.
Почему ты не можешь полюбить Сиэля-демона, который не любит – хотя как можно тебя не любить? Тебя не за что не любить, в этом Грель был прав, - но который привык к тебе уже настолько, что не всегда воспринимает себя отдельно от тебя, и который хочет, чтобы ты был счастлив? Или ты все еще сожалеешь, что не убил меня? Моя смерть сделала бы тебя счастливым? Сытым и довольным – на какое-то время, но не счастливым. И ты это знаешь.
Улыбнись мне, Себастьян, улыбнись, словно ничего не изменилось. Улыбнись, как улыбался Сиэлю-человеку, принимая его очередной приказ или выслушивая его высокопарную отповедь, вызывающую улыбку уже потому, что ее произносит ребенок, отвечая на все улыбкой – лукавой, изгибающей, точно лук персидского царя, твои губы, губы прирожденного лжеца, как сказал бы, наверное, Оскар Уайльд, который не вправе солгать своему господину, и такой подчас обезоруживающей, с проблеском адского пламени в глазах, танцующего вальс за рубиновой роговицей, когда ты шутишь, и бушующего, точно смерч, если тебя вывести из себя.
Улыбнись мне как всегда улыбался, Себастьян. Я могу, конечно, приказать тебе, но не хочу. Мне нужна ироничная улыбка гордого демона, который меня всегда подначивал, каждый разговор с которым был похож одновременно и на грациозный танец, на последнюю дуэль, а не вымученная улыбка покорного раба, каким я вижу тебя все последнее время.
Обреченность – вот что я вижу на твоем лице, обреченность и отчаянье, а еще чаще – полное равнодушие, за которым, как за надежной стеной, ты прячешь свое презрение или еще что-нибудь похуже. Ты хороший актер, ты никогда не давал и не даешь мне почувствовать твое ко мне отношение, но сейчас ты уже не в силах совладать со своими эмоциями, вернее – с отсутствием таковых вообще. Все никак не смиришься с потерей? Но как бы ты не терзал себя, ничего уже не изменится, Себастьян, и ты это знаешь даже лучше меня. Даже если мы возобновим исполнение ритуала с переодеванием по утрам и чаепитием, с которых начинался каждый новый день в поместье Фантомхайв и от которого мы по обоюдному согласию отказались, не видя в нем необходимости теперь.
Улыбнись мне, Себастьян, я все тот же Сиэль, что и раньше, только теперь чувствую все иначе, острее и ярче, чувствую тебя, чувствую твою боль… Почему тебе так больно? Сперва я думал, ты расстроился из-за испорченного ужина (столько усилий – и все в пустую) - ты же всегда говорил, что воспринимаешь меня только как закуску, - что ты злишься на самого себя за… за что, что позволил Клоду украсть мою душу, а потом и тело? за что, что не предотвратил сделку между Алоисом и Ханой? за то, что не убил меня в момент перерождения? за то, что не нашел способа разорвать наш контракт, заключенный на таких невыгодных для тебя теперь условиях? Но время идет, а эта боль день ото дня становится все сильнее. Не могу ее не чувствовать: она проникает в меня с каждым твоим взглядом, с каждым произнесенным тобой словом, как бы повторяя слова Ханы, что для тебя я теперь мертв. Я и чувствую себя мертвым рядом с тобой таким, какой ты есть сейчас. Меня не надо оплакивать, Себастьян. Я жив! Жив, слышишь ты, сентиментальный демон! И я не хочу тебя мучить, не хочу!
- Господин?
Ты здесь? Интересно, давно ли? Стоишь напротив прямой, как струна, в глаза не смотришь, словно провинился в чем-то. У тебя все время теперь виноватый вид. Мне пожалеть тебя?
- Я тебя не звал.
- Прошу прощения, господин, - кланяешься. – Мне, должно быть, показалось.
Еще поклон. Ты что же, упиваешься своим страданием?
- Улыбнись мне, Себастьян.
- Это приказ? – уточняешь ты, поднимая на меня глаза.
- Пока еще просьба.
Чуть хмуришься прежде чем ответить.
- Кто как ни дворецкий… - начинаешь ты, опускаясь на одно колено.
- Прекрати! Ты просто смешон, Себастьян. Уходи и не смей больше меня беспокоить.
- Как прикажете, господин, - очередной поклон, и ты исчезаешь.
