Ржавчина

Канеки Кен всегда считал, что нужно быть со всеми вежливым и в каких-то ситуациях оказывать помощь с улыбкой на лице. Канеки Кен считал, что доброта — это что-то полезное, важное, делающее жизнь лучше. Канеки Кен считал, что не нужно отгораживаться от своего окружения злобой. Открытость, готовность прийти на выручку, бескорыстность — всё это Канеки Кен демонстрировал зачастую для совершенно незнакомых людей. Думал, что воздастся. Матери поверил. А что с тобой сейчас, Канеки Кен?

Воздух тяжёлый, дышать трудно. Запах пота и крови смешался с абсолютным страхом и отчаянием, гниющими в углах. Высокие потолки постепенно надвигаются и готовы превратить в неразборчивую кровавую кашу из костей и мяса. Стены дышат на тебя ужасом тех, кто когда-то посмел здесь умереть. Под пытками, в бою, от самого себя. Пол до омерзения чистый: здесь недавно прибрались, снова с презрением поглядывая на юношу, что был прикован к стулу. Ни один из «чистильщиков» не проронил ни слова. Они просто время от времени останавливали свои затравленные взгляды на седом гуле, что смотрел на них пустыми невидящими от боли глазами. Так что ты думаешь насчёт доброты, Канеки Кен?

Женский хохот в голове становится всё громче и громче. Мысли Канеки растворяются в этом неприятном звуке, перед глазами всё расплывается тёмными красками, а дверь с грохотом распахивается. Что же, Он вновь появился, чтобы заляпать полы чужой кровью. Наполнить помещение страданиями жертвы. До краёв заполнить пустоту, замешанную с холодным воздухом. Кен мелко дрожит на своём месте, не в силах даже головы поднять, чтобы взглянуть на Джейсона ещё раз. Чтобы испуг завладел телом, шевельнувшись в позвоночнике скользкой змейкой. Чтобы ненависть обуяла настолько, что перед глазами всё стало алым. Но мама говорила, что показывать свой негатив — это делать хуже себе самому. А ты хочешь улыбнуться этому кровомесу? Мама говорила, что нужно всё это перетерпеть, а потом закрыть в себе эту боль. И она обязательно уйдёт. Но твоя боль никуда не ушла. Мама всегда ко всем была добра. Смерть её тоже была к ней добра, да? Мама говорила, что нужно избегать жестоких людей. Они тебя всё равно нашли. Мама говорила, что... Ты слабак.

Канеки дёрнулся и подался вперёд, с усилием поднимая голову, взглянув на Ямори, который разминал пальцы, разрушая гудящую тишину хрустом суставов. Где-то в голове всё ещё был слышен звонкий смех, от которого становилось ещё сложнее сделать вдох. Что-то в груди тяжелело.

— Просто признай то, что твоя мать говорила неправильные вещи, — с улыбкой на милом лице произнесла девушка в очках в поблёскивающей тёмной оправе. Канеки Кен молчал, смотря на алые распускающие цветы вокруг, не утруждая себя даже тем, чтобы моргнуть. Девушка вдруг рассмеялась и её смех отделился от неё самой, став независимым объектом в пространстве, где не было дышащих смертью стен и высокого потолка. Хохот повис в воздухе. В него вплелись слова: — Не пытайся страдать за других, строя из себя защитника всего живого. Ты никогда, — взгляд сиреневых глаз изменился, — никогда не сможешь защитить всех.

Время остановилось. Канеки помнил, как его пальцы отрастали заново. Помнил, как было больно, как смерть стояла прямо перед его глазами, но ничего не делала. Он умирал по несколько раз. Снова, снова, снова. А в голове скороговоркой всплывали слова покойной матери о доброте и о людях, что её ценят. Она говорила своему сыну о людях. Почему она продолжает говорить в его голове? Почему голос её такой холодный и мёртвый? Наверняка она ненавидит Канеки Кена. Он не задавался вопросом «почему». Ответ был известен. На левой руке все пальцы отрублены, кровь хлещет на некогда чистый пол. И звук брошенных на дно ведра пальцев похож на тот, который слышен, когда выкидываешь мусор на улице в металлическую урну. И Канеки Кен хотел смеяться от осознания того, что он больше не человек. Нормальный человек давно бы умер. Ещё несколько часов назад. Но Канеки Кен — не нормальный человек. Он и не человек вовсе.

— Боже, сынок, будь осторожнее в следующий раз с соседскими мальчишками, — приговаривала мать Кена, обрабатывая мальчишке рану. Женщина вздохнула. — Вырастили же родители таких монстров...

Монстр. Канеки начал смеяться, сотрясая себя этим самым смехом. Пока сталь касалась плоти, пока сокрушала человеческую суть, пока алые капли разбрызгивались вокруг.

Убей меня.
Ещё и ещё.
Убей.

Время остановилось, чтобы выпустить из клетки совершенного хищника, который не будет знать пощады. Время остановилось, чтобы уничтожить раз и навсегда Канеки Кена. Время просто... будешь и дальше терпеть боль?.. замерло и обнажило окровавленные клыки.

* * *

Канеки моргнул один раз. Томительно медленно. Затем второй, пока не понял, что стоит и смотрит со слабой улыбкой на изуродованное тело Джейсона, который что-то нечленораздельно говорил, завывая и прося мамочку прийти на помощь. Между пальцев что-то шевелилось, скользило, издавая тихий влажный звук. Подняв руку, Кен увидел мерзкое чёрное насекомое, что шевелило множеством рыжеватых лапок. Раньше бы он вскрикнул и начал бы яростно размахивать рукой, чтобы стряхнуть с себя подобную мерзость, но сейчас... я дождалась тебя... Канеки лишь небрежно смахнул насекомое с руки. В голове было пусто, а в груди разливался жар, подхваченный давлением на рёбра.

— Чего ты такой хлюпик, а, Кен? — пытался докопаться до одноклассника какой-то задиристый пацанёнок, который только что отобрал у Канеки книжку и отдал своим друзьям её, ожидая какой-нибудь яркой реакции со стороны того, над кем сейчас издевались.
— Я не вижу смысла в том, чтобы давать сдачи, — спокойно ответил Кен, наблюдая за тем, как его любимую книжку парочка ребят перекидывает друг другу, как мячик. Серые глаза следили за тем, как гнутся страницы, как портится корешок и без того старый. Было немного тяжело дышать. Канеки договорил уже менее громко: — Да и мама говорила, что нет пользы в ответной злости...

Канеки Кен приближался к обездвиженному Джейсону. Кагуне за спиной ожидало момента, когда можно будет снова вонзиться в сочную плоть гуля из Древа Аогири. Теперь ты понимаешь, какой замечательный вкус у мести? Седой юноша остановился и стал наблюдать за тем, как пытается встать Ямори и как он скулит.

— Жалкое зрелище, — сказал Кен, слизнув с нижней губы чужую кровь. — Мне даже добивать тебя не хочется. — Он развернулся, слыша, как в голове снова зарождается этот звонкий смех. — Лучше сдохни сам или пусть тебя убьют. Я не собираюсь брать ответственность за твою жизнь.

Почти у самого выхода из этого проклятого места Кен услышал только одно:

— Не оставляй меня одного... Прошу...

Мама говорила, что нужно помогать людям, если они оказались в беде. Это обязательно когда-нибудь вернётся к тебе взаимной добротой, но уже, может, от кого-нибудь другого. Но запах крови опьяняет и вызывает голод... ты же у меня добрый мальчик, да, Кен?.. и нет никакого желания помогать тому, кто убил тебя сотню раз.

— Сдохни.

Был слышно лишь то, как босые ноги шлёпают по окровавленному полу, и шаги постепенно отдаляются. Ты прятался за своей добротой. Дверь с грохотом закрылась. Но теперь ты знаешь, что пора выпустить себя настоящего. Ямори в темноте помещения продолжал звать на помощь свою мать.

И то, что на грудь давило Канеки Кену, вырвалось позднее громким смехом, разнёсшимся агрессивным эхом по пустому коридору. Помоги лучше себе. Через несколько секунд одноглазый гуль уже не хохотал, а рыдал.