Вдох - выдох

Зима пришла в Сеул раньше, чем ее принято ждать - в середине пожухлого сонного ноября.

Она пришла с темнотой - ближе к вечеру, когда небо укуталось в черную в звездный блестящий горошек шаль, - осыпалась на отсыревшую землю первым снегом и растеклась золотистыми бликами уличных фонарей по белым макушкам крохотных сугробов.

В доме напротив отключили свет, и светящиеся прямоугольники сменили зияющие провалы окон. Лампу над головой тоже высосала тьма, проглотив не успевший опомниться свет. Первый снег всегда приносит с собой временные отключения электричества - пора бы уже привыкнуть и научиться запасаться свечами.

Йесон ежится и вжимается в кожаное кресло.

Темнота.

Что-то холодное и вязкое разливается по телу, оплетает липкой паутиной страха ребра, легкие, выжимая из них весь воздух, сердце, заставляя то пропустить пару ударов.

Темнота.

К горлу подкатывает ершистый ком.

Темнота.

Виски сдавливает. Чонун сжимает руки в кулаки и делает глубокий вдох.

Выдох.

Темнота.

"Раз, два, три..."

Темнота.

Вдох-выдох.

Крепче стиснуть зубы.

Темнота выползает из углов - по полу и потолку - к нему.

Вдох-выдох.

Крепчающее, начинающее поначалу резать глаза свечение уличных фонарей удерживает полог едва ли не осязаемой тьмы. Не той уже, что заставляет к горлу подступать ершистый ком, не той, что ложится на плечи пыльной паутиной страха - другой: зыбкой, прохладной, пустой. Слишком пустой. Настолько, что ее можно пропустить меж пальцев, и на тех не останется ничего.

Как давно он боится темноты? Наверное, с детства. Он вообще много чего боится: темноты, пауков, высоты, смерти, Итука. Последнего он боится иначе: если первые четыре страха были дикими, животными и необоснованными, то этот был совсем другим: более ясным, чистым, острым, заставляющим биться сердце в безумной агонии при малейшем упоминании этого Имени.
А как давно начался этот страх? Как давно он увидел настоящего Пак Чонсу?
Это парень помнил хорошо, отчетливо, до мурашек детально.

***

- Ваш заказ - два эспрессо. Что-нибудь еще желаете заказать? - нацепив как можно более услужливую гримасу, сделавшую смазливое лицо неестественным и, наверное, почти уродливым, серый человек едва ли не пихал под нос потрепанную брошюрку с золотистой полустертой надписью "Меню".

Йесон молча отпивает из эмалированной чашечки, терпкая жидкость обжигает язык и небо, от чего во рту зарождается неприятное вяжущее ощущение. Парню плевать на это - он лишь изучающе смотрит на сидящего напротив мужчину. Ему не нравится этот разговор. Этот парень, что является лидером их "дружного коллектива". Чонуну не нравится Чонсу. Йесону не нравится Итук. И особенно ему не нравится находиться с лидером наедине.

Эта извечная лицемерная улыбочка вымораживает.

"Раз, два, три..."

Лидер откидывается на спинку пластикового стула; официант, поняв, что здесь ему ничего не светит, уже услужливо едва ли не выплясывал перед пожилой парой. Йесон всегда ненавидел таких.

Раздражают.

Он смотрит в упор на так и не проронившего за все это время ни слова Чонсу, кривит губы в подобии улыбки, но выходит нечто сродни оскалу.

Чонун встает из-за стола, кладя приличную сумму под пепельницу. Лидер улыбается, уверенно и неожиданно по-свински хамовато. Только сейчас Йесон понимает: он совершенно не знает этого человека. Не оглядываясь, он уже идет в сторону черного входа.

И вот затхлый воздух дешевого кафе сменяется сырым, с примесью озона, распирающим легкие. Отчего-то хочется съязвить. Кому угодно, лишь бы увидеть глупое возмущенно-удивленное выражение лица - не важно чье.

Тяжелый кулак в живот, и один из главных голосов Кореи сгибается пополам, жадно ловя выбитый болью из легких воздух, заходясь сдавленным стоном, вцепляясь в чью-то рубашку.

Следующий удар также внезапен. Из сломанного носа тонкие струйки багряной жидкости перетекают на побледневшие губы. В такой полутьме кровь кажется черной. Может, он действительно демон, как о нем порой говорят фанатки.

Волосы и одежда вымокли под дождем. Ким Чонун распрямляется, стирает рукавом некогда белой рубашки кровь - все таки красная, даже обидно как-то - растягивает губы в очередном жалком подобии улыбки. Она не исчезает даже под уверенным ехидным взглядом Лидера.

Почему он не отвечает? Почему позволяет вываливать себя в грязи, бить нещадно, до синяков, до кровоподтеков, до хриплых ругательств, слетающих с разбитых губ? Наверное, он ждет того, что последует дальше. Да, он знает, что будет дальше, и от этого сердце заходится бешеным ритмом, бухает груди, кровотоком - в виски, отчего все вокруг - ходуном.

Улыбка, что нацеплена прочно, сползает, когда чужая рука притягивает парня к себе за волосы. Чужие губы к его губам - властно, грубо, жарко; язык Лидера с силой проталкивается меж стиснутых зубов.

Грубые руки по телу: вдоль двойного ряда кубиков пресса, ниже - к пряжке ремня, злосчастной ширинке. Шорох ткани, рваный ее же треск.

Вдох-выдох.

Колени о каменистый асфальт - в кровь. Все в тумане. Все мечется, пляшет кричит немым криком, исчезает во тьме, переставая существовать. Все урывками, кадрами, лоскутами. Есть только странная, грязная до одури неправильная страсть, гонимая уже в который раз остатками разума. Но сознание уходит насовсем, куда-то далеко, скрывается в клубящейся темноте ночных подворотен, тонет в толще асфальта, когда горячая твердая плоть утыкается в сморщенное колечко ануса.

Итук входит рывком, без смазки, разрывая изнутри нежные стенки. Йесон шипит, скрипит зубами, впивается в твердую опору пальцами - они теперь тоже все в кровь. Лидер постанывает от наслаждения, вгоняет набухший до предела, весь в голубоватых прожилках вен член на всю длину, дерет нещадно, грубо проталкиваясь все дальше, задевая чувствительную точку простаты.

Чонун выгибается, уже не в силах сдерживать постыдный стон.

Вдох-выдох.

- Шлюха, - горячий рваный шепот на ухо. Такой обидный, грязный, развратный, но до мурашек желанный.

Плоть входит с уже нереальной скоростью, анальное отверстие жжет - без смазки все явно не так, как в красивой манге. Выступившая на лбу испарина тут же смешалась с каплями дождя и грязью.

- Ненавижу, - Йесон шипит яростно, но сопротивляться не в силах: нет, он вполне мог сейчас ногой отбить от себя Лидера - тот был сейчас невероятно уязвим, но разве Чонуну было уже до этого дело? Доза странного личного наркотика принята, и с него уже не соскочить.

Вдох-выдох.

"Какого хрена сейчас происходит?" - проносится в голове на пике экстаза. Они кончают вместе. Разом.

"Как романтично", - усмехается про себя парень, пытаясь отдышаться.

Они расходятся молча.

Без сантиментов, упреков, скандалов и вообще каких-либо слов. Итук - идя прямо, ровно, чеканя шаг о сырой асфальт. Йесон - вразвалку, прихрамывая, плюя на гордость, физическую боль и капающую из разбитого носа кровь.

***

Чонун вжимается в кресло.

Ждет.

Глоток кофе - остыл.

Темнота.

Вдох-выдох.

Итук приедет как всегда - далеко за полночь. Он приходит всегда с темнотой и запахом каких-то дорогих духов - Йесон ненавидит и то и другое, но упивается и тем и другим.

"Чертов наркотик."

Йесон ждет в этом пропахшем сексом и таким знакомым парфюмом мотеле. Парень не знает, почему боится Лидера, почему не может оторваться от этих губ. Наверное, просто не умеет иначе. Все пройдет по накатанной - как всегда: хлесткие фразочки, точно пощечины, цепкие длинные пальцы мучителя на шее сжимают ее, сдавливают, не дают продохнуть - до черных пятен перед глазами и брыканий тела в агонии; а потом его просто ставят раком, дерут нещадно - как сучку. И Йесону это нравится - сводит с ума.

Вдох-выдох.

"Чертов наркотик."

Сейчас дверь откроется. А пока - секунда молчания, он, темнота и остывший кофе. Чего еще можно желать?

Может, это и есть любовь?