Непредсказуемость наших отношений

— Если этот дундук ещё раз глянет в твою сторону, то я подойду к нему и вырву ему же челюсть, — проинформировал Жан, косо поглядывая на молодого паренька, что стоял не очень далеко, но на достаточном расстоянии, чтобы не услышать слова шатена.
— Придумал бы более оригинальный способ расправы, — вздохнул Джаггер, наблюдая за Жаном и за тем, как выражение его лица меняется: с лютого недовольства на подобие снисходительности; посторонний светловолосый юноша, что посмел заглядываться на собственность Жана, был спасён и мог дальше идти по своим делам со спокойной душой. Хотя он ведь даже и не знал, что пару минут находился под горячим прицелом чужого взгляда, который явно не предвещал счастливого развития событий.
— У тебя есть какие-то идеи? — спустя какое время, когда уже любопытный незнакомец скрылся из виду, поинтересовался Жан, повернувшись лицом к любовнику.
— Нужно что-то простенькое, а то вырывать челюсти — это уж силы надо немаленькие иметь, — с умным видом заговорил Эрен. — Да и сам подумай: чтобы всё это дело провернуть, нужно время и безлюдное место, а также гарантия того, что жертва не будет визжать как сука, даже если жертвой будет тучный дядька, который по определению не должен таким дурным голосом хвастаться.
Жан молчал, переваривая в голове всё то, что только что было сказано Джаггером.
— Знаешь, я до сих пор не в состоянии понять, откуда в твоей голове столько дерьма, — всё же уверенно выдал он потом, когда до дома оставалось совсем немного, довольно резко взяв Эрена за руку, после пробубнив: — Всё же надевай в следующий раз перчатки, а то рука твоя просто ледяная.
— Какая забота, Кирштайн, — чуть ли не пропел Джаггер.
— Пасть прикрой.
Жан сильнее сжал руку Эрена в своей, однако в действиях молодого человека чувствовалась настоящая нежность. Никакой грубости, что могла бы иметь место, учитывая всю резкость действия. Джаггер улыбнулся, думая о том, что любовник его на словах — редкостное хамло, а на действиях — самый лучший из людей. Такого не грех держать при себе и окружать заботой, даже если в ответ получаешь душевную ругань с проскакивающей нецензурщиной.

На дворе стоял суровый декабрь. Снега по колено, дороги забиты машинами. От мороза не спасает даже отопление, которое и так день-два работает в неделю; а горячий чай за три-четыре минуты стояния на столе без дела превращается в обычную сладкую воду: и вроде бессмысленно допивать, и вроде бы надо — не переводить же добро, на которое ты время своё драгоценное потратил.
Давно уже наступило время холодных вечеров, перебоев с электричеством и новостей по телевизору о том, что на какого-то очередного неудачника свалилась здоровенная сосулька с крыши.
Как раз такие вот передачи любил смотреть Жан, развалившись на большом кожаном диване темного цвета, каждый раз комментируя происходящее по зомбоящику, причем комментарии были не шибко лестные. Что-что, а критиковать Кирштайн умел хорошо — да что там, он мог буйную критику из пальца высосать, опираясь на что-то своё, а не на конкретный материал.
— Что ты там всё бубнишь? — громко спросил у Кирштайна Эрен, выходя из кухни с двумя тарелками в руках, которые были наполнены жареной картошкой и мясом.
— Ха-а? — в своей манере как бы переспросил Жан, параллельно с этим ощущая, как желудок начинает бунтовать, когда запах ужина разнёсся по гостиной, ибо есть хотелось страшно, а поднять задницу с дивана было невыполнимым делом. В любом случае, именно сегодня оно таким было.
— Ай, чёрт с тобой, — отмахнулся Джаггер, садясь рядом с заложником лени и протягивая ему тарелку с едой. — Выключи ты эту ерунду! Знаешь же, что я не люблю смотреть новости. И так дури всякой в мире полно, а они её ещё и в телевизор пихают.
— Ути-пути, — засюсюкал Кирштайн, вилкой протыкая один из мелко нарезанных кусков сочного мяса, после отправляя его себе в рот, при этом не отрываясь от созерцания недовольной физиономии Эрена. Но вслух шатен сказал обратное: — Не хмурься, дубина, тебе не идёт.
— В баню иди, — огрызнулся Джаггер, нехотя тыкая вилкой в картошку. Изменения в настроении Эрена приходили несколько раз за пару минут, потому и Жан ничему не удивлялся и был, в общем-то, всем доволен.
— Мы каф-то с тофой фам быфи, — с набитым ртом произнёс шатен, потом уже пережевывая пищу и договаривая: — И ты прекрасно помнишь то, что произошло потом.
Щеки Джаггера порозовели.
— Лучше заткнись и дай доесть, а под «баней» я подразумевал посыл в пешее эротическое путешествие с участием детородного органа, который зачастую ты не можешь удержать в своих широких штанах, — пробурчал он, делая вид, что жуть какой голодный, опустошая тарелку в два раза быстрее обычного. Кирштайн же, уже покончив со своим ужином, поставил тарелку на журнальный столик и придвинулся поближе к любовнику.
— Я просто любуюсь, чего ты так? — обиженно спросил он у Эрена, когда тот вместо нежного взгляда зеленых глаз подарил ему не очень нежную серебряную вилку, которая была направлена прямо шатену в нос своими заляпанными соусом зубцами. — Тебя прям не поймёшь: то сам лезешь, то вдруг обламываешь на месте.
— В этом вся прелесть, — выдал Джаггер, всё ещё держа вилку на опасной близости от лица любовника. — Прекрасные отношения — отношения, в которых один из партнеров должен быть непредсказуемым.
— Ха-а? — вновь стал недоумевать Жан, поймав себя на мысли о том, что непредсказуемым Эрен назвал наверняка сам себя. — Да ты, я смотрю, офигенный философ. Книги бы лучше с таким успехом писал, подзаработал бы неплохо.
— Не кафит, — заговорил с набитым ртом теперь уже Джаггер. Прожевав всё, отставив тарелку, он договорил, ловко увернувшись от темы про свой талант излагать дурные мысли и предложение стать каким-нибудь замызганным автором: — Я от тебя перенял привычку говорить и одновременно с этим жрать. Мне это не нравится. Я тебя проклинаю.
— Спасибо, — кивнув, отозвался Жан, рассмеявшись. — Скоро станешь таким же мудаком, потому что у меня активирован отражатель.
— Ну нет, ещё чего! — не сдержав улыбки, сказал брюнет, сверкнув глазами неясного цвета, который колебался от зеленого до какого-то грязно-рыжего. — Далековато мне будет до твоего уровня, ты, мудак.
— Кто обзывается, тот сам так называется, — по-детски выкрутился Кирштайн, чувствуя внезапный укол необходимости придвинуться к Эрену ещё ближе и зажать его в своих объятиях. Такого теплого и худого. Родного и непредсказуемого. Вечно философствующего на тему какой-то неразберихи и бесконечно любимого.
— Знаю, — вдруг произнёс Джаггер, смотря прямо Жану в глаза, — знаю, что ты сейчас хочешь сделать конкретно со мной.
— Это ты к чему?..
Кирштайн запнулся, потому что Эрен ни с того ни с чего начал раздеваться, снимая с себя сначала джинсовую жилетку без рукавов, после стягивая с тела бледно-желтую майку, при этом делая всё это в жутком молчании, смешанным с полным непониманием шатена. На моменте, когда рука брюнета потянулась к ремню на немного зауженных джинсах, Жан остановил его, схватив за правое запястье.
— Что такое? Не встаёт? — спокойно поинтересовался Джаггер, представ перед Кирштайном в полуобнаженном виде и явно этого не смущаясь, стоя на коленях так, что голова любовника была где-то на уровне его груди.
«Нет, он ещё и спрашивает!» — вознегодовал мысленно шатен, ощущая жар в теле и то, что в низу живота начинает приятно покалывать.
— Ты разве не об этом думал?
— О чём, черт возьми?
— О том, чтобы трахнуть меня, — каким-то даже обиженным тоном пояснил Джаггер, всё ещё чувствуя сомкнувшиеся на запястье длинные холодные пальцы Жана. — Давай, делай то, что хотел, а то я оденусь и уйду расстроенный.
«Ты прикалываешься надо мной, что ли? — не понимал ситуации Кирштайн, хотя перед ним был уже почти раздетый Эрен — объект, который так страстно желал Жан каждую ночь и вообще 24 часа в сутки. — Криво всё как-то, я так не могу, ё-моё!» Но тут же пришло и некое озарение, которое заставило засиять улыбку на тонких губах Жана. Не очень добрую, кстати.
— Хорошо, я сделаю то, что хочу, — согласился он, придвигаясь уже на максимальную близость к Эрену, который уже замерзал и сдавал позиции, что было заметно по вспыхнувшему румянцу на щеках и по тому, как парень отводил от любовника взгляд.
Джаггер шумно сглотнул слюну, ожидая каких-то активных действий от шатена, но их не последовало: ни поцелуев в грудь, шею или губы, ни каких-либо вообще предварительных ласк. Тело юноши замерзало, холод проходился по всей коже, а потом вдруг пропал, испарился, его вытеснили.
— Э?.. — только и смог выдавить из себя Эрен, когда осознал то, что холод этот вытеснил Жан, который крепко-крепко обнял брюнета и прижал к себе, проводя прохладными ладонями по оголенной спине, чуть царапая. И кроме этих объятий не было ничего. Спокойствие, легкость, тепло любимого тела. Джаггер готов был раствориться; прикрыв глаза, молодой человек расслабился, обмяк в руках любовника и лишь зарылся тонкими пальцами в светло-каштановые волосы, так как голова Жана как раз находилась на уровне груди брюнета.
— Не ожидал, — проговорил он совсем тихо, не желая разрушать идиллию, которая только-только образовалась. Обычно ведь Жан и Эрен любили устраивать словесные перепалки, в которых, конечно, не было ни намека на какую-то неприязнь друг к другу, злость или — того хуже — ненависть. Просто у них такие отношения были, в которых обычно не было места всяким сюсюканьям. Жан в самом начале говорил: «Ха-а? Ещё чего! Я не собираюсь опускаться на голубое дно с концами, заруби себе на носу, Джаггер!» Тогда он, к слову, и в любви признался. В тот же день. Самый, наверное, странный день в жизни обоих.
— Не тебе одному быть непредсказуемым, — рассмеялся Жан, продолжая обнимать Эрена, согревая. Брюнет лишь усмехнулся.
— Ты так ведь и не выключил новости, козлина.
— Закройся, а то отпущу и будешь мерзнуть.
Однако Кирштайн всё равно лишь крепче прижал к себе любовника. Ухо Жана было на уровне груди брюнета, так что он спокойно мог слышать бешеный стук его сердца.

Знаешь, Эрен,
Ты — редкостный говнюк, который мне всё портит.
Ты — единственный, кто нужен мне сейчас
На кой хрен ты вообще мне на пути попался?
Я бесконечно счастлив, что встретил тебя.
Ты же гребаный недофилософ с заскоками!
Я люблю тебя таким, какой ты есть.

Заткнись, лошадиная рожа.
И я тебя люблю.
А то, так и знай, я уйду от тебя!
И ни за что не хочу покидать.
Тебе не прожить без меня, потому что ты тупой.
Ибо, как мне кажется, без тебя я не смогу.