Подчиняюсь

Твои зеленые глаза блестят в этой кромешной тьме маленькой комнатушки, которая принадлежит тебе. Но мне не даёт покоя мысль. Мысль, что принадлежит тебе не только эта пыльная комната в корпусе Разведывательного Отряда. Тебе принадлежу ещё и сам я. Каждую ночь наши отношения меняются. Каждую ночь я принадлежу тебе, а ты принадлежишь мне. Наверное, целиком и полностью. Ничего не остаётся.

Не знаю, как это можно назвать. Это что-то совершенно запретное, но такое притягательное, сладкое, то, что обещает удовольствие и позволяет забыться. Вокруг нас лишь тьма и какие-то звуки, что едва слышны. Тяжелое дыхание, обрывки фраз, твой хриплый голос и мой: такой чужой и тихий. Иногда я ненавижу сам себя за то, что подчиняюсь тебе. Разрешаю трогать меня, целовать, кусать так, что от боли хочется кричать и раздирать ногтями твою смуглую и влажную спину. Она холодная, её обдувает ночной ветер, что пробирается в помещение через открытое окно, которое ты никогда не закрываешь. Знаешь, что будет жарко. Да, Джаггер, холодные ночи мы превращаем в то, что обжигает нашу кожу и заставляет задыхаться, ловить губами крики-стоны друг друга. Я ненавижу себя за это. Но я подчиняюсь.

— Опять умудрились пораниться, сколько ж можно-то! — восклицает Ханджи, глядя на капрала, чьё левое ухо разодрано практически в мясо. — Где Вы вообще подцепляете такие места, где постоянно получаете подобные увечья?
— Главное, что моя одежда в полном порядке, — спокойно и холодно отвечает Ривай, отпивая из кружки с отбитой ручкой уже остывший чай. Взглядами с Зое капрал встречаться не собирается, чтобы командир не увидела в серых глазах мужчины тот блеск, которого раньше никогда не было. Хочется улыбнуться, но Аккерман понимает, что не смеет этого делать, потому что иначе от нежелательного разговора будет не уйти. Ханджи слишком надоедлива и упряма. Допытываться она может вечно, пока не узнает всей правды.

Твои прикосновения вынуждают меня изгибаться тебе навстречу. Я не могу привыкнуть к тем ощущениям, которые дарят мне твои прохладные и шершавые ладони. Меня даже зачастую не заботит чистота твоих рук. Не очень похоже, что я - действительно я. С тобой я меняюсь. Каждую ночь делаюсь другим человеком, как и ты сам. Мы оба меняемся, становимся другими.
Ты грубый и извращенный. Весь ты — воплощение нескольких грехов. Эрен Джаггер. Каждую ночь ты похож на дьявола, к которому я попал в плен и теперь терплю все пытки, что он вытворяет со мной. Я могу кричать, шипеть, хрипеть, но ты никогда не услышишь от меня того, что хочешь услышать на самом деле. Не дождёшься, чертов зеленоглазый дьявол. Издевайся, разрывай тело в клочья, впивайся зубами в мою бледную шею, оставляй на бедрах синяки, врывайся в моё тело и веди себя так, словно ты был всегда моим хозяином, а я — твоим рабом. Рабом дьявольской твари. Ты каждую ночь оставляешь свои мечты о будущем, забываешься. И именно тогда я понимаю, какой же ты на самом деле мерзавец: без своих мыслей о будущем, без своих оров о том, что все титаны сдохнут от твоей руки. Ты просто Эрен Джаггер. Не больше и не меньше.

Пальцы проходятся по моей груди и ниже, изредка царапая молочного цвета кожу ногтями.
— Прекращай, — шепчу я, думая не о том, что мне приятно, а что под твоими ногтями наверняка много грязи. Не останавливаешься. Наклоняешься к моему недавно разодранному уху и дышишь в него, обжигая дыханием мочку, на которой обосновалась запекшаяся кровь, которую я так и не посмел содрать.
— Заткнись, — выдыхаешь ты, впиваясь крепкими зубами прямо мне в больное ухо, заставляя меня вскрикнуть, податься вперед и только хуже себе сделать. Похоже, кусок оторванного уха остался у тебя в зубах, но нет. Оно на месте, но уже как-то не слишком цело. Стекающая кровь пачкает мою шею, что украшена любезно оставленными тобою синяками, засосами. Как-то раз ты пытался меня задушить, но при этом продолжал иметь меня и упиваться чувством собственного превосходства. Паршивец. Я ненавижу себя за это. Но я подчиняюсь, хоть ты и оставляешь меня всегда как грязную шлюху. Мне совсем не больно. Просто противно. Так противно, что я сам напрашиваюсь на твою жестокость. И не могу объяснить, почему делаю это, снова и снова получая оргазм от твоих отвратительных действий. Ты заражаешь. Подчиняешь.

А днём ты совсем на меня не смотришь, будто бы между нами ничего никогда не было. Ты снова выглядишь ущербным юнцом, который стремится к тому, чего никогда не получится достигнуть. Скажи, на тебя так действует солнце, которое светит в окна? Или люди, которые вдруг начинают тебя окружать? Я словно вижу совершенно иного человека, который никогда бы не смог меня подмять под себя и заставлять виться ужом под ним, сдерживая в глотке дикие крики смешанного наслаждения с невыносимой болью. В облике дьявола ты мне больше нравишься. Но я тебя всё равно ненавижу, как и самого себя за каждую проведённую с тобой ночь. И я всё равно подчиняюсь. Каждый раз.

— Скажите это, капрал, — шепчешь ты мне в здоровое ухо вновь, закидывая мои ноги себе на плечи, после проводя по моим бедрам холодными руками. Моё тело всё в синяках, ссадинах — в отметинах, которые делают меня твоей собственностью. Дыхание твоё равносильно огню. Намного больнее чувствовать его на своей шее. Больнее, намного больнее. Даже удары по лицу, которыми ты любезно меня одариваешь, когда хочешь угомонить моё желание истошно верещать, не такие болезненные. Мне не больно, когда ты кусаешь меня, вспыхивая желанием разорвать на кровавые ошметки. Мне не больно, когда ты впиваешься зубами мне в нижнюю губу, оттягивая её и прокусывая до крови, впуская в комнату пьянящий аромат, который смешивается с запахом секса. Мне не больно, когда ты грубо имеешь меня, ногтями изредка проводя по моей груди. Мне не больно. Но когда ты дышишь мне в ухо или в шею, обжигая меня, я хочу зарыдать. Я заражен.

— Отвратительно, — прохрипел я тогда, когда ты поставил меня на колени, спиной к себе, а потом наклонил, нависнув сверху, правой рукой пробравшись к низу моего живота. Я снова чувствую твоё сбитое дыхание и мне вновь хочется заплакать. Это действительно отвратительно. Когда рука твоя опускается ниже, касаясь пальцами самого чувствительного, я успеваю подумать лишь о том, что ненавижу себя. Но подчиняюсь.
Сознание ускользает, перед глазами всё расплывается, а тело как будто стало невесомым. Мне хорошо и плохо одновременно. Не сдержавшись, я начинаю плакать. Бесшумно, лишь изредка вздрагивая, лбом уткнувшись в грязный матрац кровати, ощущая, как ты вновь входишь в моё израненное тело, даря безумную боль. Вопль мой тонет, а слёзы продолжают течь из глаз, увлажняя поверхность кровати. Ты не видишь, а я всё так же ненавижу себя. Но подчиняюсь.