Не смей уходить

Как они подружились, уже не мог вспомнить ни один, ни второй, хотя минуло всего-то три года. Лучшие ученики курса могли стать соперниками, но вышло иначе. Наверное, дело было в разнице между ними. Белые и темно-каштановые волосы, спокойная улыбка и громкий смех, сосредоточенность и бурная жажда деятельности… Они сошлись как инь и янь, дополняя друг друга и составляя идеальную пару — что приятелей, что бойцов.

Так думал Ямамото, наблюдая за спаррингом любимых учеников. С появлением Укитаке вечная головная боль преподавателей заметно поутихла. Кераку Шунсуй, конечно, все равно оставался первым заводилой Академии, но сенсей небезосновательно подозревал: если б не Джууширо, выходки Шунсуя были бы куда более шумными и разрушительными.

Шунсуй же, в свою очередь, соглашался, что они с Джууширо идеальная пара, но по иной причине. И страшно злился, что до сих пор не отважился спросить Укитаке, что тот об этом думает. Стоило лишь заглянуть в искристые карие глаза — и смелость отказывала Шунсую.

Хотелось обнять Джууширо, прижать к груди и гладить по белым волосам. Но руки предательски дрожали, холодели и не слушались, как только Кераку представлял, что друг вывернется из объятий и посмотрит на него как на умалишенного. Дикое и непривычное чувство, прежде такого не было. Возможно, потому что никогда и не влюблялся по-настоящему. В собственном диагнозе он уже не сомневался: не раз наблюдал подобное со стороны и знал симптомы наперечет. Только вот понятия не имел, как с ними справляться.

После сдачи особо сложных экзаменов Джууширо выглядел усталым, под глазами залегли синие тени. Конечно, всем пришлось нелегко, но Шунсуй знал, как это может сказаться на здоровье Укитаке, и страшно переживал. Молча, чтобы не выдать себя.

— Завтра поеду домой на все каникулы, — сообщил Укитаке вечером после экзаменов и мечтательно улыбнулся: — Так по всем соскучился!

На все каникулы! Сам Кераку собирался остаться в Академии, покутить в свободные дни. И побыть наедине с Джууширо, конечно. А там, глядишь, и смелости бы набрался. Или сначала набрался бы саке, а потом — смелости, хотя это и не лучший вариант. Вряд ли пьяное признание впечатлит Укитаке. С другой стороны, в случае неудачи бить подгулявшего друга тот не станет.

— Здорово! — Шунсуй старательно изобразил радостную улыбку. — Как раз отдохнешь, а то вид у тебя нездоровый. А с нами тут тишины не дождешься.

Мимо прошмыгнула компания однокурсников с хитрыми лицами — у каждого за пазухой явно было не меньше трех, а то и четырех бутылок.

— Ты тут не особо загуливай, хорошо? — Джууширо сделал строгое лицо, но глаза так и светились ехидством.

— Не переживай, я буду хранить тебе верность, — Шунсуй сам не понял, как у него это вырвалось, и театрально задрал подбородок в надежде скрыть охватившую его панику.

Укитаке прыснул, похлопал друга по плечу, как бы говоря: «Да знаю я твою верность», — и ушел собираться.

Кераку прислонился к стене и вытер холодный пот со лба. Может, и к лучшему, что Укитаке уезжает. Будет время подумать, может, даже речь написать… и, наконец, взять себя в руки.

Через пару дней, когда похмелье было еще сносным, а тоска грозила скоро стать невыносимой, Шунсуй решил, что идея написать речь была отличной. А вот вчерашнее саке — не очень, иначе не сел бы он на полном серьезе писать Джууширо письмо. Сочинял два часа, периодически прикладываясь к кувшину с водой, а когда мысли окончательно запутались и руки покрылись пятнами туши, вышел прогуляться.

И правильно сделал: свежий воздух прочистил мозги. По возвращении Шунсуй с ужасом вчитался в свое сочинение и порвал его. Оно было даже хуже навязчивого желания погладить Укитаке по колену во время лекции.

Так и провел он эту неделю: по вечерам погружаясь в глухую меланхолию, а по утрам радостно выпрыгивая из-под одеяла, потому что до возвращения Джууширо осталось четыре дня. Три дня. Два. А Шунсуй до сих пор не придумал, что делать и говорить, и к сумеркам ощущение собственной бесполезности накрывало тяжелой усталостью.

При свете дня остатки природного оптимизма еще бурлили в крови, Шунсую казалось, что вот увидит он Укитаке — и все-все выложит, а может, и поцелует даже. А тот тоже обрадуется и не даст в морду. К ночи Шунсуй понимал, что встреча-то будет радостной, но как только он подумает о признании, тут же впадет в ступор. И тогда Джууширо обидится за прохладную встречу и вообразит невесть что.

А значит, лучше даже не пытаться. И ни в коем случае не вспоминать проникновенный взгляд карих глаз, разлетающиеся на весеннем ветру волосы и тонкие запястья, которые Джууширо зябко прятал в рукавах косоде. Шунсуй до сих пор ни разу не надел сам теплое хаори, которым как-то укрыл плечи друга. Оно все еще хранило запах лечебных масел, душистых трав и кедровой смолы — такой родной и привычный, что хотелось положить хаори в изголовье вместо подушки и пролежать на нем всю жизнь. Ну, или пока Укитаке не вернется.

А он не вернулся к началу занятий. Не пришел ни на первую лекцию, ни на следующие. Шунсуй до конца дня ждал, что Джууширо вот-вот появится в аудитории, извинится за опоздание, сядет на свое место…

После занятий Кераку в панике прибежал в его комнату: пусто. Пнув тонкие фусума и едва не порвав бумагу, ушел гулять. До темноты шлялся по окрестностям, издали рассматривая ворота в ожидании знакомого силуэта.

Через день Шунсуй был готов биться головой о пол, но вместо этого, уже не стесняясь своей тоски, сидел на футоне с тем самым хаори в руках и старался не думать, но панические мысли то и дело лезли в голову. В конце концов, Общество Душ не самое мирное место во Вселенной, а у Джууширо сильная и очень аппетитная реяцу.

Кераку поймал себя на том, что едва не облизывается, и скривился. «Аппетитная»… Да, ему нравилось ощущать спокойную мощь реяцу Укитаке, но он же не Пустой, чтобы вот так думать! Нет, Джууширо сильный, он бы и с меносом справился. Тут же вспомнилось, каким бледным и изможденным друг уезжал, и страх ледяными мурашками снова пробрался под косоде.

Еще через день Шунсуй не пошел на занятия и занял наблюдательный пост возле комнаты Укитаке. Студенты проходили мимо, косились с любопытством, но помалкивали. Видно, было в посеревшем лице Шунсуя что-то такое, что не давало приставать с расспросами.

А вечером на плечо легла рука:

— Письмо от Укитаке, только что привезли.

Шунсуй рванул свиток так, что едва не вывихнул однокурснику руку, и унесся в свою комнату. Дрожащими пальцами сломал печать и уставился на знакомый почерк.

Сначала ничего не понял, просто смотрел, ощущая оглушающее облегчение. А когда прочитал, на душе снова стало паскудно. Джууширо заболел, все каникулы провалялся в постели и очень извинялся за то, что не смог написать раньше.

— Ну что ты несешь… — простонал Шунсуй, вцепляясь в волосы пятерней.

Укитаке пролежал неделю в лихорадке, едва помня себя, а теперь считал, что виноват: не предупредил и заставил волноваться! Последние строки Шунсую совсем не понравились: «Состояние здоровья не позволяет мне вернуться к учебе, будет лучше, если я останусь дома. Напиши, пожалуйста, как там у вас дела, как проходят занятия. Буду с нетерпением ждать».

— Ну нет, — прорычал Кераку, комкая письмо. Потом спохватился и бережно разгладил листок на колене, с нежностью вгляделся в написанные любимой рукой иероглифы. – Не позволю.

Утром, едва рассвело, Шунсуй вылетел за ворота Академии с дорожной сумкой на плече. Перед самым выходом из комнаты спохватился, что его станут искать и поднимут на уши всю семью, и наскоро накарябал записку с объяснениями. Уже неважно было, кто ее найдет и что подумает.

Три шага шунпо не сильно сократили расстояние, но на большее Шунсуй пока не был способен. Он дал себе слово усиленно заниматься, как только вернется в Академию вместе с Джууширо. А если не вернется с ним, то и сам бросит. И неважно, что скажет отец, — пустое место на скамье по правую руку за эти три дня всю душу вымотало.

За невысоким забором было шумно и весело. Кераку уже решил, что ошибся домом, попал на чей-то семейный праздник. Но заметил Джууширо и так обрадовался, что едва не прошел сквозь закрытую калитку.

— Шунсуй?

Укитаке, удивленно открыв рот, разглядывал покрытого дорожной пылью друга, улыбающегося до ушей, несмотря на усталость. Орава детей разного возраста тут же облепила Джууширо и принялась вопить:

— Джуу, кто это?

— Это Шунсуй?

— Это он за всеми девчонками бегает?

— А я думала, у него лисий хвост!

— Глупая, он не йокай, а шинигами!

— А какая разница?

— Братик тоже шинигами, и у него нет хвоста!

Джууширо залился ярким румянцем, отпихнул пальчики, уже подбирающиеся к подолу его юката в поисках хвоста, и потянул Шунсуя за рукав в дом, шикнув на ребятишек.

— Прости, они маленькие еще, избалованные…

— Это твои братья и сестры? Не такие уж и маленькие… Сколько их? — Кераку почти испуганно посмотрел через плечо: их с Джууширо провожали восторженными, не предвещающими ничего хорошего взглядами.

— Пятеро братьев и две сестры.

Шунсуй с сомнением оглядел банду младших Укитаке. Ему показалось, что их, по меньшей мере, пятнадцать, но, возможно, они просто были слишком голосистыми и шустрыми.

Родители Джууширо встретили нежданного гостя радушно и засыпали вопросами об учебе, семье, погоде — обо всем на свете, будто Кераку был единственным источником новостей за последние полвека. К концу ужина Шунсуй уже едва ворочал языком, но продолжал добросовестно рассказывать, то и дело поглядывая на улыбающегося Джууширо. Тот был бледным и немного усталым, но искренне радовался навестившему другу, и это придало Кераку уверенности в себе.

В сумерках они вышли прогуляться. После бесед с родней Укитаке говорить не хотелось, и они просто нарезали круги по саду, пока не налетел ветер. Шунсуй с беспокойством оглядел съежившегося Джууширо, обнял за плечи и притянул к себе:

— Пойдем в дом, а то замерзнешь.

В спальне было тепло, кто-то уже расстелил два футона. Укитаке вывернулся из-под руки, сел на один, и Шунсую внезапно стало холодно, будто он остался в продуваемом ночным весенним ветром саду.

— Джуу… — Шунсуй подсел к другу. — Как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке, — карие глаза внезапно потускнели, Укитаке отвернулся и зачем-то стал поправлять одеяло.

— Да где в порядке-то?! — возмутился Кераку. — Что за ерунду ты написал в письме? Ты должен немедленно вернуться в Академию!

— Я не могу… сейчас.

— Там же и целители хорошие, они тебя быстро на ноги поставят, через два дня уже на тренировку выйдешь!

— А еще через два дня свалюсь на этой тренировке с очередным приступом! — огрызнулся Джууширо и закусил губу от досады.

— То есть ты действительно хочешь все бросить? — Шунсуй нерешительно коснулся его плеча. — Ты с ума сошел, ты же один из лучших на курсе.

— А что толку? — Джууширо повернулся, на лице у него застыла злость в смеси с отчаянием. — Я не боец, Шунсуй. А писарей и без меня хватает.

— Не смей, — Кераку удивился, услышав, как дрогнул собственный голос. И пальцы, сжавшиеся на плече друга, тоже задрожали. Схватил того обеими руками и повернул к себе. – Не смей бросать меня, Джуу.

— Я не… Что?

— Не уходи, пожалуйста, — лихорадочно зашептал Шунсуй. — Не оставляй меня, я же… Я не смогу без тебя.

И быстро, пока не передумал, поцеловал Укитаке, зажмурившись, чтобы не видеть удивленно расширившихся глаз. Просто прижался губами, не решившись на большее, и тут же отстранился. Укитаке молчал, и Шунсуй отважился приоткрыть один глаз. Джууширо хлопал ресницами и выглядел так мило, что Кераку не удержался, поцеловал его снова.

— Прости, — пробормотал он. — Я не то говорю совсем. Забудь про меня, ты не должен уходить из Академии, потому что ты один из лучших на курсе, а может, и лучший. Болезнь пройдет, а сила останется. Не разбрасывайся ею, Джууширо.

— Идиот, — как-то зло прошептал Укитаке. — Кретин, недоумок…

Глаза его сузились, и Шунсуй, понимая, что расплата за домогательства его вот-вот настигнет, отпустил плечи друга и попытался отодвинуться. Но тот схватил его за руки и дернул на себя. Они едва не столкнулись лбами, а Укитаке снова тихо и яростно заговорил, глядя ему в глаза:

— Как это забыть про тебя? Да я, может, до сих пор только из-за тебя и не ушел. Как представлю, что мы больше не увидимся, хочется первому попавшемуся Пустому в пасть броситься.

Шунсуй замер, опершись руками на футон, тихие слова эхом гуляли по внезапно опустевшей голове.

— Я дурак, — выдавил он. — И если ты сейчас говорил серьезно, тебе придется с этим как-то жить.

— Считай, что я уже смирился, — Джууширо улыбнулся и сам потянулся за поцелуем.

Разумеется, Кераку тут же вцепился в него и завалил на футон, но Укитаке и не думал сопротивляться. Голова кружилась, а на душе было так легко, что, казалось, все на свете возможно. Закончат они эту проклятую Академию и станут самыми сильными шинигами, даже сильнее Яма-джи, переубивают всех Пустых и спасут мир, а может, и еще парочку соседних.

Но это потом, сейчас самым главным было ловить дыхание Джууширо, гладить, как давно мечтал, его волосы, дышать им, жалея, что в легкие помещается так мало.

— Шунсуй, ты что творишь? — прошипел Укитаке, перехватывая руку у себя под юката.

— Тебе объяснить, как это называется?

— Я знаю, как это называется! Мы не можем здесь, нас же весь дом услышит.

— А ты не кричи, — посоветовал Кераку, пробираясь под ткань второй рукой. — В Академии перегородки тоже тонкие, привыкай.

Погладил по бедру, провел кончиком языка по губам Джууширо, и тот сам впился в рот Шунсуя, чтобы заглушить стон.

— Черт, Джуу… Нельзя же быть таким чувствительным.

— Тебя что-то не устраивает?

— Нет-нет, что ты, все отлично. Просто… — вместо ответа Шунсуй красноречиво потерся о его ногу твердым членом.

— О. Понимаю. А это не может… подождать? — Укитаке очень старался сохранить твердость в голосе, но получалось плохо.

— А ты сам-то можешь? — усмехнулся Кераку.

— Конечно, — страстное придыхание, однако, говорило об обратном.

Шунсуй поцеловал Джууширо в шею, легонько погладил пах, и возражения сгинули в очередном подавленном стоне. Но совсем сдавать позиции Укитаке не собирался, производя при молчаливом сопротивлении куда больше шума, чем если бы покорно принимал настойчивые ласки.

— Тебя же это заводит, да? — прошептал Кераку, распутав после недолгой борьбы фундоши. — Нас могут услышать, а ты так возишься, будто специально хочешь, чтобы нас застукали.

— Не мели чушь, — выдохнул Джууширо. — Родители в соседней комнате, им не надо… видеть…

— Зато они могут слышать, — Шунсуй обхватил его член, и Укитаке пришлось вцепиться зубами в собственное запястье.

Это была своего рода пытка, противиться которой Джууширо,если и мог, то уже не хотел. Кераку ласкал легкими, едва ощутимыми движениями, предвидя и уверенно пресекая любые попытки сбросить его руку. Джууширо извернулся, провел ладонью по бедру Шунсуя и пробрался пальцами в его фундоши.

— Джуу, нет… Зачем…

— Ну, не одному же мне мучиться, — пробормотал Укитаке.

Шунсуй вцепился в подушку и притиснулся к нему так близко, как только смог, тяжело выдохнул в шею и жалобно засопел. Джууширо, силясь понять, что этому развратнику не так, сжал кулак сильнее, и того вдруг тряхнуло, ногти царапнули по плотной ткани.

— Мучаешься, значит, — с трудом выговорил Кераку и несколько раз быстро двинул рукой.

— Шунсуй, это не соревнование, — попытался протестовать Укитаке.

— Теперь уже соревнование, — прошептал Шунсуй, притянул его и поцеловал.

Стоны им удалось заглушить, но возня, на их взгляд, стояла невероятно громкая. Впрочем, через минуту оба на время оглохли, и упади на них хоть крыша — и то вряд ли заметили бы .

— Когда вернемся, свожу тебя в лесок возле казарм, — мечтательно сообщил Шунсуй, укладываясь на спину. — Реденький такой, из него всех видно, кто мимо ходит, только мало кто эти деревья разглядывает. Или, если хочешь, можно на крышу слазить.

— Обязательно, — Джууширо зевнул, едва понимая, что ему предлагают.

— Мы ведь вернемся? — в голосе Кераку послышалась прежняя тревога. — Ты не бросишь Академию?

— Вернемся, Шунсуй, вернемся, — пробормотал Укитаке, накрывая друга одеялом до подбородка, потому что утром же сестренки по привычке прибегут будить.