Пылай! И не смей сгорать...

*цуба - рукоять катаны

Знакомая рукоять меча согревает ледяные одеревеневшие пальцы. Внутри морозно и припорошено снегом, а все попытки разжечь привычный огонь сводятся на «нет». Обломки бетона, будто откусанные громадной пастью, куски деревьев, вырванные с корнем, потрескавшаяся земля и уходящие вглубь воронки. Обглоданные неистовством стены жалобно кренятся в стороны, готовясь обвалиться и схоронить под собой целый квартал. Горожане уже давным-давно ретировались подальше от хаоса, устроенного одной единственной хрупкой на вид девушкой. А кто не успел…

Пыль густо клубится в затхлом воздухе.

И пахнет кровью. Тлеющей кожей и гниющим мясом. До тошноты воняет смертью.

Жажда не просыпается.

Она стоит перед ним, склонив голову к острому плечу. Растрепанные рыжие волосы рассыпаются по спине и тонкой шее языками пламени. Он готов поклясться: она горит. Горит знакомый до рези в животе красный наряд, руки горят кровью, капающей со скрюченных пальцев, и в агонии горит душа, парализованными слезами застыв в глазах цвета его надежд. Сейчас горящих жадным пламенем ее жажды.

Всепоглощающая оранжевая смерть.

- Эй, Чайна, уже сдулась?

И она летит. Мгновенно срывается с места, оттолкнувшись ногами в потрепанных балетках и оставляя за собой стертые в пыль невероятной силой камни. В долю секунды оказывается перед ним, обжигая кожу. Он невольно отступает и спотыкается об чью-то оторванную руку с торчащими костями и окровавленной плотью, которая уже гниет под действием высоких температур.

Будто в замедленной съемке обваливается крыша соседнего здания, уступающая жаркому огню, который вспыхнул словно сам по себе. С предельной четкостью и ясностью он ощущает, как пятка перекатывает руку, туловище отклоняется назад невыносимо медленно, рука невольно впивается в предплечье девушки, отводя занесенный для удара кулак.

Тупая боль напоминает о себе на задворках сознания, но мгновенно испаряется.

И мир снова оживает.

Кто-то кричит, подобно свинье, визжит, разрывая в клочья глотку. Угрожающе шипит пламя и продолжает со зверским аппетитом поедать один из кварталов Эдо. Слух улавливает даже булькающие звуки какого-то криминального воротилы, захлебывающегося в собственной крови, которая фонтаном хлещет изо рта вперемешку с желтоватой пеной.

И ее дыхание. Рваное, тяжелое, горячее. Горит. Оставляет испарину на его замызганной не пойми чем: то ли кровью, то ли просто грязью, - щеке. Забирается в ноздри солоноватым сукомбу. Волосы шкодливо щекочут шею почти ласково. Пахнут солнечным шампунем, а кожа пасмурным гелем для душа.

Уже затуманенный взгляд автоматически находит порванный зонт, воткнутый в глаз очередного «не в том месте, не в то время». Окровавленный, что не узнать цвет.

Но он помнит.

Выпускает из прилипших к цубе* пальцев меч. С усталостью осознает, что эта китайка переломала ему практически все ребра. Дышится с трудом. Хрустит вывернутое под неестественным углом бедро. Правый глаз заплыл и практически не видит.

С силой стискивает острые плечи. Встряхивает и заставляет небесно-синие смотреть в его рубиново-красные.

Реснички частые и рыжие трепещут. Полопались сосуды, наливая белки кровью. Зрачки сужаются практически до невидимой точки. Видит каждую пору и обветренные искусанные губы. Темные круги под глазами. Почти синие с переплетающимися нитями полупрозрачных вен.

Сжимает крепче.

Слышит бьющееся в клетке из ребер сердечко, которое сейчас отстукивает ритм где-то в его ушах, где-то в его груди. И этот испуганный бег от себя самой проникает под кожу, устремляясь гнать по жилам кровь. Быстрее. Сильнее. Пульсацией в ушах и до онемения пальцев.

Она забралась слишком глубоко – на этой глубине меч не обнажить.

Безумие с новой силой сжигает ее, но он быстрее.

Пододвигается вплотную, выдыхая в губы, топя во взгляде.

- Чайна, ты так сгоришь, - шепотом и до самого сердца, до бьющегося в истерике утекающего сознания. – Пылай! И не смей сгорать…

И снова синие цвета его надежд за соленой пеленой невыплаканных слез.