Имя

Тот, что вечно будет во тьме.

Жизнь – разноцветный калейдоскоп. Не чередующиеся полосы белого и черного, нет. Скорее разноцветные пятна, раскиданные на своеобразном полотне жизни.

Некоторые люди бойко перепрыгивают с одного яркого островка на другой, наполняя серые будни разноцветными событиями. Другие же наоборот - пытаются не трогать краски жизни, предпочитая хоть и серую, но стабильность.
А еще были такие, как он.

Медленно берущие в руки кисть и даже не обращающие внимания на ровный ряд баночек ярких впечатлений, окунающие ее в омут отчаяния и всепоглощающей вины и с каждым взмахом окрашивает выстроенную вокруг себя стену, накладывая день за днем новый слой вязкой черноты.

Мир тускнел, и его взгляд уже не видел сверкающих всеми оттенками золота лучей солнца, ведь стена была уже настолько высока, что небосвод давно скрылся за твердой кладкой из вороха терзающих мыслей.
Он не чувствовал тепла, не видел простых прикрас, а только и занимался тем, что изо дня в день брал неизменную кисть, покрывая новый участок всепоглощающим черным, сковывающим душу и запирающим сердце на нержавеющий замок.

И только одна мозаика этой стены навеки останется нетронутой. Тускнеющая с каждым днем, но никогда не погасающая алая лента ее волос, напоминающая о чем-то родном и близком. О чем-то неимоверно ценном.

Та, что никогда не оставит его во тьме.

В ее арсенале не было ярких красок. Они все высохли, исчезли, канули в лета. Они испарились так же быстро, как перестали капать слезы из ее искусственного глаза. Словно их и не было.

Поэтому ей приходилось создавать их самой. С помощью невероятной силы воли и желания жить, с помощью скрытого под доспехами сердца и нашедшими от него ключик друзей. Она заполнила жизнь незабываемыми воспоминаниями и эмоциями, светившими в кромешной тьме тоски и одиночества и греющими даже в самые лютые морозы.

Но иногда и ее находили скользкие щупальца безысходности, обвивавшие хрупкую душу и дарующие часы воспоминаний из прошлого. Тогда мир тускнел. И становилось настолько больно и противно от самой себя, что хотелось исчезнуть, как когда-то исчез он.

И в такие моменты ее спасало лишь запечатанные под сердцем воспоминания теплой улыбки и протянутой в ее сторону детской руки, в которую, как и тогда, хотелось вложить свою ладонь и почувствовать себя, наконец, по-настоящему защищенной.

Те, что всегда в бегах друг от друга.

Алый кирпичик в его стене никогда не тускнел, будто бы подпитываемый сильным чувством, что он хранил глубоко в себе, сиял с каждым днем все ярче и ярче, иногда, всего на мгновение, затмевая всепоглощающую тьму. Он не мог поднять руку, чтобы закрасить последний островок на этой стене. Не мог.

А, может, не хотел?

Лишь короткое имя, пропитанное какой-то сладкой горечью, снова и снова крутилось на кончике языка, вселяя крошечную, но надежду.

И при встрече с ней он, несмотря на множество крутившихся вопросов и бесполезных слов раскаяния, произнес лишь это короткое, но такое трепетное и родное:

- Эрза.

Она смирилась. Она верила в это всем сердцем, считая, что те дни, когда ее сердце замирало в предвкушении встречи с ним и вновь набирало свой ход, отсчитывая с каждым ударом секунды, давно прошло. Она надеялась, что однажды далекие воспоминания полностью исчезнут с ее яркого, хоть и искусственного полотна, и ей больше не придется в страхе сжиматься от нахлынувшего одиночества лишь от промелькнувшего в голове образа протянутой руки.

Но при встрече с ним хрупкая вера разбилась на миллионы мельчайших песчинок, которые покрыли ее холст новыми настоящими красками, переливающимися глубокими оттенками синего и цвета его глаз.

И этот цвет воспылал еще ярче, когда с ее губ сорвалось тихое, но полное надежды:

- Джерар.