Увечья

*СДВГ - Синдром дефицита внимания и гиперактивности

~~~

Шумное дыхание перемежается с неуверенными просьбами остановиться, а я их не слышу, нагло залезая прохладной рукой тебе под футболку, чтобы ощутить твою гладкую, местами не идеальную кожу пальцами. Я целую тебя и целую, языком проходясь по зубам, задевая твой язык, дыша тебе в губы — и нам обоим жарко. И тебе мало, потому что ты тихо стонешь и надавливаешь своими тонкими пальцами на мои плечи, а я злюсь. Ты этого ведь только и ждёшь, засранец, ждёшь моей злости, когда я начну грубо изучать руками твоё тело и оставлять на нём синяки, метки, алые засосы, хаотичные укусы. Я знаю тебя достаточно долго, чтобы возненавидеть и твои желания, и тебя самого. Чёртов мазохист, которому вечно не хватает внимания!

Мы, сцепляясь в страстных объятиях, на ходу сносим какие-то тумбочки, ботинки, разбросанные по прихожей, чуть не наталкиваемся на вешалку, а я всё кусаю тебя за губы и кусаю, до крови, до твоего блаженного мычания. По лестнице, думаю, нам будет трудно подниматься, но выход был найден: я резко поднял тебя на руки, схватив под зад, и рискнул так подниматься, не разрывая поцелуя, воздуха на который у нас двоих уже не хватало. В моей голове поселился туман, в твоём взгляде зелёных глаз — мутная вода, в которой я вижу лишь одно желание: желание стать жертвой. Но нет, это мне не нравится.

Когда мы уже почти возле моей комнаты, я начинаю слышать лишь тихие стоны Твика, и это меня вмиг подогревает яростью; я со злостью отпихиваю от себя его, он ударяется об стену и вскрикивает, хватаясь за голову, а в моих глазах уже вновь разгорелось желание. Да, кричи от боли, можешь вовсе скулить!..

Приближаясь к Твику вновь, я прильнул губами к его тонкой шее и начал её целовать, безжалостно засасывая кожу, оставляя метки, синяки, параллельно с этим царапая чужую спину, которая тут же выгибалась под моими уверенными движениями.

Дверь в мою комнату распахнулась, я втолкнул туда Твика и налетел на него со спины, разместив колено прямо между его ног, прижав самое чувствительное, провоцируя белобрысого неврастеника жалобно застонать. Громче, мразь, громче!

В этой маленькой тёмной комнате, в которой когда-то я играл в машинки и роботов, теперь пахнет кровью и сексом. Этот аромат не сравнится даже с резким запахом пота, не сравнится с твоим дурацким одеколоном и моим дешёвым дезодорантом, который мамаша решила мне подарить на двадцать третье февраля. Горько-сладкий, проедающий нутро, запах, который я обожаю вдыхать, хватая тебя за светлые волосы и грубо оттягивая назад. Мой член начинает болеть от приближающейся разрядки и от сокращения твоих мышц. Горячие стенки сжимают мою возбуждённую плоть с такой силой время от времени, что я хочу закричать, зашипеть, впиться неровно стриженными ногтями в твои узкие плечи — и до крови, до брызг этой чёртовой алой жидкости, которой ты переполнен!

А я ведь кусал твои плечи, бока, водил языком по соскам и не знал, от чего я получаю порцию удовольствия: от того, что ты извиваешься подо мной, или же от того, что я так или иначе лидер в этом помещении, а ты — всего лишь жертва.

Мне нравилось наблюдать за тем, как щёки твои краснеют, когда я рукой касаюсь твоего выпирающего члена, водя рукой вверх-вниз, действуя лишь через тонкую ткань нижнего белья. Нравилось видеть желание в твоих глазах, которому ты противостоять не можешь, но мне вскоре надоедает тебя ублажать. Я ненавижу прелюдия, но какой же ты сексуальный, когда открываешь рот, соблазняя меня на то, чтобы мои пальцы оказались у тебя во рту, а мягкий язык бы водил по их кончикам, щекоча и заставляя вздрагивать, горячо дыша. Мне нравится видеть, как твоё тело на мои действия реагирует: на то, как я провожу влажными пальцами по твоей пояснице, на то, как я резко бросаюсь на тебя с жадными поцелуями, не жалея губы. Мне нравится видеть тебя такого, Твик. Но в такие моменты я кажусь себе слишком нежным.

А это уже не я.

Ты стонешь подо мной громко, надрывно, иногда — протяжно, как шлюха, которая уже устала трахаться, но ей не справиться с животным желанием получать ещё и ещё. Со временем твой голос становится тише, сопротивление прекращается — и мне уже неинтересно.
Мне неинтересно трахать безвольную белобрысую куклу, перемазанную спермой и кровью, которая стекала по стройным исцарапанным ногам. Мне неинтересно трахать того, кто не верещит от боли, смешанной с удовольствием, кто не закатывает глаза и кто лишь сбито дышит, будто астматик. Выдохся? А я — нет.

Твой рот грязный, на нижней пухлой губе виднеется след от жестокого укуса, но я всё равно запихну в него свой до сих пор не разрядившийся член, чтобы позже ощутить, как по горячей, сочившейся смазкой головке проходится скользкий тёплый язык, с которого капает вязкая слюна. Твоё дыхание меня раздражает — и я, упираясь левой рукой о шкаф, правой придвину твою тупую башку к своему паху ближе, вынуждая брать член глубже, вынуждая слёзы навернуться на твоих мутных зеленоватых глазах, вынуждая давиться.

— Зубы, — прошипев, сгребаю твои светлые спутанные волосы в кулак, задрав голову, впервые за эти полтора часа простонав в голос. Резкая боль заставила меня дёрнуться, я раздражённо повторяю: — Зубы, сука...

Ты уже не слышишь меня толком, но продолжаешь отсасывать с чувством, пошло причмокивая и откровенно наслаждаясь процессом, игнорируя собственную порванную жопу, из которой вытекала сперма вперемешку с кровью. Ты притупляешь боль созданным удовольствием, которое я тебе навязал. Судорога скрутила мне живот, по телу начал разливаться жар, и капли пота стекали по моим вискам, плечам и спине. Я грубо отодвигаю твою голову, лишая своего дружка теплоты твоего рта, и кончаю прямо на твою смазливую мордашку.

Если бы ты знал, Твик, как сейчас похож на шалаву. Но что греха таить? Ты и есть шалава. Твоё лицо запачкано моей спермой, кровь стекает по внутренней стороне твоих бёдер, а в глазах твоих — пустота. Холодная, покрывающая пеленой снега пустота. Твой левый глаз дёргается, а сам ты заходишься в диком кашле, невольно проглатывая то, что поневоле твой мерзкий язык слизал. Мои ноги ватные.

— Выдохся? — уже вслух спрашиваю, наклоняясь для того, чтобы поднять с пыльного тёмно-синего ковра презерватив, который я так и не использовал, ибо желание выебать тебя совсем недавно перевернуло мысли в моей голове.

Откидываю ненужный предмет на свою кровать, сажусь на неё и начинаю шарить по постели в поисках трусов; а ты сидишь на полу и смотришь в одну точку — и сперма стекает с твоего подбородка, со лба попадает в красные, больные глаза. Ты не обращаешь на это внимания, приоткрыв рот, а язык твой всё так же, словно на автопилоте, медленно слизывает остатки моей похоти.
Маленький, никому не нужный Твик Твик. Какого же хера ты такой соблазнительный, когда начинаешь сопротивляться? И почему тебя так легко разломать, подчиняя?

— Эй, Такер! — Эрик подходит к однокласснику, но тот даже не обращает внимания на присутствие жирдяя. — Такер, блять!
— Чего тебе? — нехотя отзывается Крэйг, поднимая темноволосую голову, на которой постоянно была тёмно-синяя шапка с желтым помпоном. Синие глаза одного из хулиганов школы заставили Картмана на секунду забыть цель, из-за которой он очутился рядом.
— Короче, — решил целиться в бровь Эрик, — тебя этот дёрганый хочет видеть. Пшли со мной, доведу.
Крэйг, однако, не собирался идти в сопровождении одноклассника.
— Где он? Я сам прекрасно дойду и один.
Толстый мальчишка только фыркнул, сказал что-то вроде «блянуихерстобой» и указал направление, в котором должен был двинуться Такер. Не поблагодарив собеседника, Крэйг направился на стадион, где его ждал Твик.

Теряя связь с реальностью, я проваливаюсь в беспокойные сны, с горем пополам натянув свои трусы. Но не уснуть там, где поселился твой запах. Кровать моя тёплая и вся помятая, потому что именно на ней я раздевал тебя и кусал за шею и плечи, желая выдавить из твоего поганого рта шумный выдох или стон. Лучше — вовсе крик. Ещё лучше — вопли. Считай, что я просто пожалел тебя, Твик. Тебя спасла твоя же худощавая задница, которая так заботливо принимает меня, как впервые. Интересно, какой звук будет в следующий раз, когда плоть твоя порвётся и прольётся снова ручеёк по твоим стройненьким ножкам?

Я хотел было окликнуть тебя, сидящего до сих пор на грязном полу и что-то бормочущего себе под нос, но не стал, потому что мне резко стало плевать на тебя после довольно неплохого секса. После того, как я обрушу на тебя все свои грязные желания, исполню их, поломаю твоё хрупкое тело, я могу быть умиротворён и снова закурить, впуская в комнату дым, прибавляя к тошнотворному запаху крови что-то ещё. Иное. Пустая чашка из-под кофе падает и катится по полу. Я недовольно приподнимаюсь на локтях и смотрю на твою сгорбленную фигуру, которая дрожит.

— Звёзды в небе, — едва ли слышно говоришь ты, обращаясь не ко мне.
Мне не дела до звёзд на небе, недомерок.
— Свали в душ, — произношу я, когда мне надоедает пялиться на обнажённого Твика, сперма на теле которого уже начинает подсыхать. Да и, подумал я, в душе этот хлюпик может и подремать, что мне только на руку: хоть смогу расслабиться без чужого присутствия.

Твик Твик поднимает взгляд зелёных глаз на Крэйга и смущённо улыбается, теребя края своей зелёной рубашки нервными пальцами с обкусанной кожей возле ногтей. Такер фыркает, харкает на землю и интересуется, что же понадобилось Твику. Парень в тёмно-синей шапке будто бы специально не вспоминает ни то, как позавчера целовался с белобрысым одноклассником, ни то, как он впервые залез ему сначала в штаны, а потом уже и в трусы. Нет, Крэйг Такер не собирается упоминать об этом. Это было просто увлечением.
— Пойдём домой вместе? — неуверенно выдавливает из себя Твик, встречаясь взглядами с Такером. Синие глаза отражают лишь безразличие, стеклянной стеной вставшее между двумя людьми.
— Пойдём, — отзывается Крэйг отстранённо, без особого интереса рассматривая худые ноги Твика, обтянутые джинсами.

Шум воды даёт мне понять, что Твик таки свалил смывать с себя весь срам, но и это его не спасёт. Я давно поставил на этом парнишке метку, тем самым сделав своей личной собственностью, к которой никто и никогда не смеет притронуться, потому что быть моим означает быть только моим. Можно провести цепь сравнений, первым звеном которой станет словосочетание «быть под прицелом». И я никогда не пойму, почему временами так агрессивно реагирую на любого человека, который ошивается рядом с этим мелким неопрятным уродцем, чей голос писклявый и зачастую режет слух. Но зато стонет Твик отменно, когда я без предупреждения врываюсь в его неподготовленное тело. Вот только иногда...

К шуму воды прибавляется пронзительный крик, громкость которого нарастает. Это было похоже на вой подстреленного животного, которое мало того что задели пулей, так ещё и загнали в тупик. Крики перерастают в вой, вой — в завывания, а затем я слышу рваные вдохи и выдохи, когда вода утихает. Кто-то, ополоумев, бьется об стены и потом — снова верещит. Разум Твика начал отрицать сам себя.

И если существует место, куда смог бы сбежать Твик, то он бы убежал от Крэйга Такера, который не знает значение слова «пощада» или «нежность». Этот человек ужасен тем, что ему одновременно на всё наплевать, но в то же время он желает, чтобы весь мир пал к его ногам, которыми он иногда избивает Твика за неповиновение во время занятий сексом. Нет, не секс — звериная бойня. Твик уже множество раз был придавлен изувеченным лицом к полу, был избит, изнасилован не единожды, а потом вдруг становился абсолютно ненужным, покинутым всеми. Но он остаётся.

Довольно часто Твик задумывался о том, что если бы не существовало Крэйга, то он бы загнулся от одиночества в своей тесной и душной комнате, в которую даже родители не заходят, потому что им всё равно на своего сына, страдающего СДВГ*. И поэтому единственный человек, которому верит Твик, — это Крэйг Такер. Единственный человек, которому верен Твик, — это Крэйг Такер. Единственный человек, от которого хочет сбежать Твик, — это Крэйг Такер. И единственный человек, которого никогда не покинет Твик, — это Крэйг Такер.

Противоречия совмещены в одном человеке, порождая хаос души.

Твик сам так решил, за что потом расплачивался лишь своими страданиями, мутирующими в наслаждение. Он превращался в мазохиста, став верным. Но вместе с этим он получал то, чего нет у многих: он получил выбор.
Верность — это такая редкость и ценность. Это не врожденное чувство — быть верным.
Это решение. И под стоны-вскрики Твика Крэйг понимал, кто всегда будет его ждать возле ворот школы и подавлять свои приливы сумасшествия пребыванием в тёплой ванне, где стены были твёрдые и холодные. Как руки Такера, ласкающие бледное избитое тело.

— Ты любишь меня?
Он спросит лишь один раз.
— Нет, просто привык к тебе.
После чего никогда больше не задаст этот вопрос.

Я посмотрел на тебя и не сдержал усмешки, когда увидел свежие синяки на твоём теле и ссадины, оставленные тобою же. Тебе так нравится боль, что ты решил причинять её себе сам? На самом деле ты просто псих, который податлив, если действовать правильно. Поразительно, как ты ещё способен ходить после того, как мы с тобой повеселились у меня на кровати. Мне хочется спросить, как ты себя чувствуешь, но я молчу, улыбаясь во весь рот.

Время уже подкатилось к ночи, и на небе действительно зажглись звёзды, но мне до них нет дела, как и до тебя, стоящего в одном лишь полотенце посреди моей комнаты, в которой вещи разбросаны куда попало. Стоит ли просить тебя выметаться из моего дома? Когда мои губы уже приоткрылись, ты вдруг вздрогнул, согнулся пополам, а после вновь помчался в ванную. Я слышал сквозь тишину дома, откуда съехали мои родители, как ты блюёшь. Похоже, у тебя заторможенная реакция на недавно произошедшее. Но, сукин ты сын, блевал бы хотя бы не в ванной, а в туалете. Через несколько минут я слышу лишь, как ты отхаркиваешься, хнычешь и иногда скулишь, как побитая псина. Верная своему хозяину, от которого она терпит побои.

Буквально заползая в мою комнату вновь, ты обессиленно валишься на кровать рядом со мной, а я же, проводя по твоим влажным волосам рукой, снова их сгребаю в кулак, прошептав:
— Выметайся.
Ты надоел мне. И меня не волнует твой взгляд, переполненный слезами, не волнуют даже прикосновения к рукам тёплыми пальцами. Меня не волнуешь ты и твоя чёртова жизнь, Твик. Однако твоя белобрысая шевелюра приятная на ощупь.

Кое-как одевшись, пересиливая себя и порывы закричать из-за боли, рвущей тело, ты забираешь брошенную на спинку стула куртку и выходишь из моей комнаты, а я слышу лишь твои тяжёлые неуклюжие шаги по ступенькам. Я всё так же валяюсь на кровати в одних трусах, но, вспомнив о твоей мордашке, забрызганной спермой, мне вдруг становится очень и очень паршиво. Стены моей комнаты уже не кажутся такими, какими были раньше, — они давят. Они раздавят. Когда-то ты говорил, что подобное чувство называется...
Как же оно называется?
Я не помню.
Зато помнишь ты.

Выбегая вслед за тобой, ловлю тебя прямо возле порога и хватаю за руку, разворачивая к себе лицом. Впервые твои глаза кажутся мне такими безупречно-пустыми. Ты молчишь, я — тоже, но всё же через какое-то время я, деланно нежно проводя пальцами по твоей впалой щеке, спрашиваю:
— Как называется ощущение, когда тебя раздавливает место, в котором ты живёшь?
Ты молчишь долго, смотря куда-то сквозь меня, словно видя за моей спиной что-то огромное, тёмное и страшное. Знаешь, на самом деле ты видишь самого меня. А теперь я жду ответа, продолжая водить пальцами по твоей шершавой коже.
— Одиночество, — хрипишь ты, — это называется одиночеством.
И теперь блевать хочется мне, но я просто привлекаю тебя к себе, а ты и не сопротивляешься, дрожа уже от одного моего прикосновения к своей разработанной заднице. От страха или предвкушения — мне без разницы. И я чувствовал, что ты чего-то боишься.

— Крэйг, — раздаётся в тишине прихожей, — я вижу его.
— Заткнись, — касаясь тёплыми губами шеи Твика, недовольно прошу я.

Но знаешь, Твик, если бы я увидел то, что стояло за моей спиной, я бы тоже испугался. Но мне было наплевать и я снова хотел тебя поиметь. И уже после секса я попрошу тебя убраться ко всем чертям из моего дома, потому что ты мне обязательно надоешь. И это будет повторяться из раза в раз. Снова и снова влечение будет переливаться ненавистью и отторжением. Опять ты будешь кричать, а я — улыбаться, нанося тебе удар за ударом, разрушая прежнего Твика, которым ты был. Это было давно — ты уже сам должен забывать себя прежнего. День и неделя, месяц и год.

В замкнутом круге наших чувств друг к другу мы и останемся, а пока что просто дай мне причинить тебе боль. А завтра ты снова встретишь меня возле ворот школы.