Искусство зла

Я слышу тиканье часов из соседней комнаты. Я слышу твои уверенные приближающиеся шаги. Я слышу твоё дыхание. Ровное, спокойное дыхание. Мне хочется ощутить его на своей коже. Я хочу, чтобы ты дышал рядом со мной. Вот здесь, в темноте, напротив. Дыши на меня. Позволь почувствовать холод, пробирающий до самых костей, до внутренностей, спрятанных во мне.

Дверь открывается, пропуская в тесную комнату с одним лишь стулом в углу свет. Искусственный, жёлтый свет. Он облизывает моё лицо и тело, демонстрируя тебе меня. Убийца, мразь, лучший друг, лучший враг — я весь твой. Смотри на меня, не выпуская из-под своего усталого, но цепкого взгляда. Смотри, пока я не начну гореть под твоим взором. Смотри, пока моё тело не превратится в обуглившийся труп. Смотри до последнего.

Фальшивый свет всё так же режет мне глаза, как хирург-недоучка кромсает скальпелем плоть пациента. С придыханием, но я говорю: закрой дверь. Ты стоишь и молчишь, разглядывая меня. Сидящего на холодном полу, в порванной грязной одежде. Моя любимая сиреневая рубашка с ярко-красным галстуком. Я повторяю: закрой дверь. Она закрывается. Твой чёрный силуэт пропадает, поглощённый мраком.

Нет, ты не подчинился. Ты решил, что так лучше для тебя. Мои слова ничего не стоят, мне лучше молчать. Я не закрываю рот только потому, что за это полагается награда. Твои руки, касающиеся меня. Твои удары, приходящиеся в самые слабые места. Когда-то я считал, что я неуязвим. Но сейчас, закрытый в тёмном помещении, где нутро проедает запах крови, я являюсь слабаком. Меня легко можно ударить, заставить рухнуть на колени, а потом — красивым бледным лицом на грязный пол. Отравить злобой, подчинить ненавистью, покромсать жестокостью. Смотри на меня. Подходи ближе. Дотронься до моего лица кончиками своих ледяных пальцев. Мне так это нужно, что я дрожу всем телом от одного твоего вздоха в мою сторону. Пожалуйста.

Читай немые просьбы в моих поблёскивающих глазах. Пожалуйста. Ощущай всего меня, размножившегося по этой комнате. Я есть на стенах, потолке, на полу, в углах, самых тёмных. Пожалуйста. Щёлкни выключателем и оскверни мою обитель тусклым светом старой лампочки, висящей на оголённом проводе. Когда ты это сделаешь, снова посмотри на меня. Пожалуйста. Я сижу на полу возле дальней стены и жду тебя. В моём теле каждые несколько секунд что-то взрывается, разносясь по коже мурашками. Ты делаешь ко мне несколько шагов, останавливаясь на середине комнаты.

Нет, продолжай идти. Я спрашиваю хрипло: почему ты не идёшь? А ты молчишь. Думаешь. Тебе трудно делать выбор, который ты уже однажды сделал. Поднимаешь на меня взгляд грязно-серых глаз — и я вижу лицо, которое не видел несколько лет. Детское, наивное лицо. С тем взглядом загнанного в угол, зажатого, опасающегося получить побои от самой судьбы. Зачем ты вернулся, Канеки? Оставайся в прошлом. Ты — ничто по сравнению со своим новым хозяином. С новым собой. Я обожаю его.

— Цукияма, — говоришь мне ты голосом, из которого сквозняком дует жаждой убивать, — почему ты жив?

Я не знаю. Я так тебе и отвечаю. Не знаю. И твоё лицо вновь превращается в лицо того Канеки Кена, которого я жарко люблю. Обожаю. Боготворю. Он — новый бог. Жнец, собиратель черепов. Я пошёл за ним когда-то, собираясь защищать, сражаться бок о бок, пожертвовать жизнью. Прошло время.

— Цукияма, — разминая пальцы привычным движением, произносишь ты, — можно я тебя убью?

И я отвечаю: конечно. Убей меня. Подчини. Лиши личности. Забери всё то, что у меня есть. Избавь от рассудка. Вышвырни меня на улицу, заметённую снегом, чтобы я окрасил её в алый. Расчлени. Вытащи кишки и наматывай их себе на руку. Играйся с моим сердцем, с размаху кинув его в стену. Пусть оно будет биться ещё пару мгновений, когда ты его вырвешь из моей груди. Поочерёдно вытаскивай окровавленные рёбра. Заставляй меня кричать так, как я не кричал ещё никогда за свою жизнь. Отбери у меня жизнь. А потом верни её вновь.

Но ты, услышав положительный ответ, мрачнеешь. Седые волосы отливают рыжим в фальшивом свете лампы. Всё вокруг нас искусственное, ненастоящее, имитация. Только мы с тобой являемся реальными со всем тем, что у нас есть. С эмоциями, желаниями, движениями, словами. Мы делаем окружение похожим на настоящее. Когда я сидел в тесной комнате в одиночестве, прижавшись спиной к голой стене, я думал о том, что не жил до тех пор, пока не встретил тебя. Я пожирал ложь. Сладкую, жирную ложь.

А потом встретился с тобой взглядами. Завидев твои глаза, я подумал: вот он — настоящий деликатес. Я любил вырывать у своих жертв глаза. В них было скрыто гораздо больше, чем в телах, различающихся внешне, но так безнадёжно похожих внутри. Я ел голубые, зелёные, карие, серые глаза. Насаживал на зубцы вилки и разглядывал находку. Вкус всегда был разным. И дело не в цвете, не в размере — в увиденном. Я заглатывал то, что кто-то когда-то видел. Питался впечатлениями, созерцанием уродства или красоты.

Глаза — зеркала души, говорили мне. Я пережёвывал разбитые стёкла.

Я мог бы сожрать тебя, Канеки. Вырвать твой человеческий глаз, оставив гулий на десерт. Затем, когда ты, обречённый и безглазый, будешь ползти в неизвестном направлении, я бы убил тебя. С сожалением, что такое прекрасное творение прекратило существовать в границах жизней.

Вспоминая свои желания сейчас, рассматривая твою ухмылку, я хочу смеяться. Громко, истерично, чтобы это было слышно и тебе, и мне, и всему городу. Я хочу, чтобы мой голос превратился в животное и, вырвавшись на волю, на своём пути разрывал бы всех людей и гулей. В правое плечо вонзается алый коготь, шевелясь внутри раны, стараясь пройти насквозь. Не получается. Ты жалеешь меня. Я всё-таки засмеялся.

Лампочка мигает. Левый глаз твой такой прекрасный, такой безупречный. Чёрный с ярко-красным зрачком. А правый — обычный, человеческий, серый. Когда-то твоё лицо делилось на две части. Люди назовут эти стороны «хорошая» и «плохая». Хорошая будет олицетворять тебя как обычного смертного, не имеющего ничего общего с кровожадными монстрами, жрущими людей, а плохая как раз и сделает из тебя этого монстра. Когда-то ты ненавидел в себе это ужасное существо.

Ты смотрел на мир разными глазами. Один из них смотрел сочувствующе, а другой — со слепой яростью. Один из них видел перед собой узника случая, а другой — слабое звено. Ты хотел исцелить и умертвить. Хотел мира и хаоса. Требовал прощения грехов и совершал грехи. Ты — слабак, превратившийся в безжалостного бойца. Я наблюдал за твоими изменениями. И влюблялся всё больше, всё болезненнее, пока моё желание обладать тобой не превратилось в потребность. Я смотрю на тебя сейчас, Канеки, и не вижу человека. Прежнего скромного мальчика, любящего читать книги.

Я вижу поседевшего хищника. Обнажившего острые клыки и смотрящего на добычу без доли жалости. Спустя несколько лет ты стал совершенным. Твои глаза различаются цветом, но не взглядом. Смотри на меня, Канеки. Потом можешь разорвать. Оторвать голову, как какой-то кукле. Я приму всё, если это сделаешь ты. Когда я смотрю в твои глаза, то чувствую растущее в теле возбуждение, способное окунуть в жар даже в лютые морозы. Я хочу быть твоим. Оставь на мне свой знак. Как это было когда-то.

Прошло всего несколько минут с момента, когда ты спросил, можно ли тебе убить меня. И я ответил: конечно. Ты подходишь ко мне и тянешься к моему лицу руками. Я не выдерживаю и целую один из твоих пальцев, хватая за запястье. Пожалуйста, мне это так нужно. Я могу сходить с ума вечно, если ты рядом. Моя щека вспыхивает будоражащей болью, когда ты молча вырываешь из моей хватки свою руку. Хочешь большего?

— Поднимайся, — требуешь ты, смотря не на меня, а в стену.

Я покорно начинаю вставать на ноги. Выпрямившись, я уже в какой раз отмечаю, что ты стал намного выше. Но черты твоего лица не меняются: не грубеют, не стираются, не поддаются точному возрасту. Тебе можно дать как пятнадцать, так и тридцать лет. Тебя невозможно с кем-то спутать. И дело не в том, что ты седой или что ты гуль. Ты — Канеки Кен. Не больше, не меньше. Я стал обожать тебя с того самого момента, когда ты отсёк мне ногу. Я стал любить твоё лицо, на котором кровью была расписана ярость. Ты — это произведение искусства.

Ты хватаешь меня за плечи и раздражённо просишь наклониться. И я отвечаю: конечно — и наклоняюсь. К твоему лицу — лицу, которое я навсегда запечатал в своей памяти. Бледное, злое, лишённое характеристик прошлого Канеки Кена. Передо мной было лицо Сколопендры, гуля SS ранга. Я хочу поцеловать тебя. Хочу чувствовать, как твой язык соприкасается с моим, скользит в полости рта, обводя крепкие зубы. Тело сокрушается трепетом и тягучим ожиданием.

Холодные пальцы касаются моего подбородка, а после — нижней губы. Я приоткрыл рот, готовый к любому твоему действию, еле-еле сдерживая порыв облизать твои пальцы. От них пахнет человеческой плотью, пропитавшейся кровью. Я слишком слаб. Я кусаю тебя за кончик указательного пальца, проводя по подушечке кончиком языка. Ты молчишь.

Знак ли это, что я могу делать то, что мне хочется? Мне хочется коснуться тебя ещё и ещё. Раскрывать участки оголённого тела с таким рвением, с каким пираты отыскивают затерянные сокровища. Я мягко убираю твою руку от своего лица и, подавшись вперёд, накрываю твои губы жадным поцелуем. Ответь мне, прошу, ответь! Неровные ногти впиваются мне в плечо, недавно проткнутое и медленно регенерирующее. Я почти теряю равновесие, когда понимаю, что ты ответил на мой поцелуй ещё с большей жадностью, сминая губы, кусая их, оттягивая. Нетерпеливо сталкиваются языки, скользящие друг по другу. Ты часто отстраняешься от меня, делая вид, что хочешь отдышаться, чтобы после прильнуть ко мне ещё с большим жаром, но я знаю эту игру. «Спровоцируй». Эта игра называется так. Устрой-во-мне-чёртов-пожар. Ты отлично в неё играешь.

Ты сам прижимаешь меня к стене, чтобы потом прижать коленом между ног. Чтобы я готов был скулить от возбуждения, желая раздеть тебя и ворваться в твоё тело. В тебе столько похоти, что я не перестаю поражаться. Нехотя разрывая поцелуй, я разглядываю твою шею и видные ключицы, открытые взору благодаря мешковатой чёрной футболке. Я хочу их поцеловать.

Низ живота сводит пыткой твоей провокации, ширинка брюк больно зажимает налившийся кровью член. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя так же. Хочу, чтобы ты изнемогал от возбуждения, пока я забираюсь горячими руками тебе под одежду, гладя натренированное тело. Царапая, щекоча. Мне хочется зацеловать тебя всего, но пока что я занят тем, что страдаю от усиливающегося давления твоего колена и оставляю на тебе красноватые следы. Ты будешь весь усеян ими. Как болезнью. Неизлечимой. Ты заражён моими поцелуями.

Я не успеваю уловить момент, когда звук расстегивающейся ширинки заглушил вокруг меня абсолютно всё. Не успеваю вскрикнуть, ощутив то, как твоя рука обхватила мой член, а большой палец потёр головку. И движения с каждым моментом становятся всё быстрее и сильнее, пока я позорно не начинаю выкрикивать тебе одно и то же. Прекрати. Почему? Потому что я хочу, чтобы ты почувствовал то же самое! Рука плавно проходится по всей длине, а ты только улыбаешься. Чертёнок. Настоящий. С красным зрачком, который сейчас не виден. Зарываясь носом в твои седые волосы, вдыхая их горький аромат, я остервенело рву твою футболку. Мои ноги подкашиваются. Я слишком слаб для такой яростной любви.

Постепенно сползаю по стенке вниз, ты — вместе со мной. Член лишился твоей прохладной руки и теперь лишь ныл болью ожидания. Каменный. Честное слово. Я провожу ладонью по твоей пояснице, а ты изгибаешься мне навстречу, хрипло простонав. Я знаю, что тебе самому не терпится попробовать мою любовь не мыслями, а телом. Ощутить, как внутри тебя взрывается вулкан за вулканом, а лава растекается по жилам, сжигая всё внутри. Я не буду посыпать землю твоим пеплом. В моих алчных объятиях ты не сможешь сгореть дотла. Ведь я обожаю тебя. Всего. Твоё прошлое, настоящее, будущее — ты только будь и дальше моим жестким мучителем. Я буду тебе подчиняться. Так, как я, тебя никто не сможет любить. Эта любовь для любого другого будет смертоносна.

Ты сам стаскиваешь с себя штаны, дыша мне в шею. Влажное дыхание из открытого рта, горячие исцелованные губы, потрескавшиеся от страсти, кровоточащие. Для меня сейчас ничего не существует, кроме тебя, устроившегося на моих ногах. Я едва сдерживаюсь. Веришь мне? Нет, не веришь. Моя рука тянется к резинке светлых боксеров, чтобы позже из стащить, оставляя тебя обнажённого. Тебя прикрывает лишь твоя страстная агрессия. Пожалуйста, смотри только на меня.

Смотри на меня неотрывно, когда я, схватив за талию, чуть тебя приподниму, чтобы позже беспощадно насадить на свой возбуждённый член. Смотри на меня, когда почувствуешь невыносимую боль. Смотри на меня, когда тебе покажется, что ты услышал звук разрываемой плоти. Смотри на меня, когда я стану царапать тебя с такой злостью, с такой любовью, что на твоём теле выступят царапинки, из которых будет течь кровь. Смотри на меня. Смотри так, как никогда ни на кого не посмотришь. Есть только я. Везде. Повсюду. Я на твоём теле в виде укусов, царапин, засосов. Я проникаю тебе под кожу и делаю своим. Горячие стенки с силой сжимают мой твёрдый орган — и я протяжно стону, слыша сквозь несколько стеклянных преград то, как ты кричишь. От боли? Нет! От любви!

Ты был неподвижен. По твоим раскрасневшимся щекам текли слёзы, ты смотрел опустошённо. Мне до сих пор было больно от возбуждения, которое никуда не ушло даже тогда, когда я совершил грубый толчок. Я хочу твоей отдачи. Не успеваю досчитать до трёх и пометить тебя ещё несколькими царапинами, как ты начинаешь двигаться. Неуверенно, медленно, всхлипывая, будто в первый раз. Я уже говорил, что твои глаза сейчас сияют ярче, чем мерзкое солнце по утрам? Похотью, потребностью быть использованным, но не брошенным. Смотри на меня, когда я начну двигаться вместе с тобой, вынуждая тебя на громкие стоны-крики. Твоё тело любит меня. Обожает. Смотри на меня, признаваясь мне в своих самых тёмных чувствах. Люби меня так, как люблю тебя я. Всем, что у меня есть.

Задыхаюсь, в глазах темнеет. Комната, освещённая тусклой лампочкой, то сужается, то расширяется, попадая в параллельные миры вместе со мной. Твоё тело безумно горячее, я хочу его трогать бесконечно. Оно изгибается, дрожит, изламывается в моих грубых руках. Мы тонем в этих чувствах. Скажи же, что это потрясающе! Это лучше, чем пожирание людей. Я хочу тебя всё сильнее, пока страсть не становится смертельной для моего слабого тела. В кожу впились иглы, проникающие всё глубже — но ты стенай. Показывай, как тебе со мной хорошо. Смотри на меня, когда осознаёшь, что твоё тело всё прекрасно говорит за тебя! Задушенное страстью, жаром, моими прикосновениями. Я обожаю тебя. Ты — новый бог, дьявол человеческого мира. И сейчас ты мой. Ты всегда был мой. Смотри на меня, когда я провожу свободной рукой по твоему напряженному члену, второй царапая левый бок и время от времени шлёпая по ягодицам, заставляя двигаться быстрее.

Перед глазами всё расходится цветными кругами. Я ловлю тёплый воздух губами. Изо рта что-то течёт, но я не обращаю на это внимание, вбиваясь в твоё горячее тело с такой яростью, что сам себя забываю. Один толчок. Второй. Третий. Мой стон потонул в твоём.

— Цукияма, — хрипишь ты, вцепившись в меня, содрогаясь от недавно отхлынувшей волны оргазма, — я убил тебя.

И правда. Дыра в моём животе, проделанная твоим кагуне, только сейчас стала ощутимой. Так вот что за вспышка была, когда я почти потерял сознание от наслаждения. Я бы кричал от боли, дёргался, но я умиротворённо улыбаюсь. Смотрю на твоё лицо, наблюдаю за тем, как ты тяжёло дышишь. Весь ты — как на ладони. Мой Канеки Кен.

Ты не убил меня. Всего лишь рана, которая затянется со временем. Нужно только подождать. Твой левый глаз — безупречный чёрный цвет с красным. Совершенный Канеки Кен, переставший им быть. Передо мной был Сколопендра.

Твоя сила, заключённая в некогда хилом теле, меня ослепляет. Получеловек без возраста. Пусть твоё тело будет и дальше отвечать мне взаимностью. Не имеют значения слова, произнесённые нами. Ты когда-нибудь вновь спросишь, можно ли тебе меня убить. Я отвечу: конечно. Потому что я люблю тебя. Обожаю. Боготворю. Убивай меня и воскрешай.

Единственная в этой комнате лампочка погасла.